Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

- Уставать я стал, князь, уставать! - тихо говорил царь. - Литовские послы утомили. Много дней сходились мы, но, когда правды нет в сердце, слова пусты... Король лукавит. Пошто держит он у себя моих холопов, изменников? На что ему Тимоха Тетерин, Телятьев, Павшин? Чего ради держит он подлых иуд?! Выходит, они ему друзья, а царь нет?! Стало быть, на языке у него мир, а в сердце война. Требовал я выдачи изменников не ради казни, но чтоб испытать дружбу Жигимонда... Кабы он был мне друг и брат, не променял бы он меня на моих неверных слуг! Ныне мне открылось его коварство... И я знаю, куда наши кони ступят.

Курбский недоверчиво покачал головою.

- Так ли? Молва идет, что-де Жигимонд томит в железах, в подземелье, тех твоих неверных слуг и обиды им чинит великие, пытки лютые...

- От кого слыхал ты? - тихо спросил, разглядывая перстень на своем пальце, Иван Васильевич.

- Странник один, чернец, побывал у нас во Пскове.

- Схватить бы надобно такого!.. Лжет он!.. Взяли вы его?

- Архипастыри псковские его приютили... В Новгород будто бы ушел...

Иван Васильевич промолчал.

- Я пытался его схватить, да святые отцы не дали... - как бы оправдываясь, произнес Курбский.

- Святые отцы живут небесами... А воевода повинен жить землею. Митрополит Даниил писал о жизни: "Вся - паутина, вся - дым, и трава, и цвет травный, и сень, и сон..." Бывают дни, князь, поддаюсь и я той скорби... Поп Сильвестр внушал мне: "Житие-де сие прелестное, яко сон, мимо грядет..." Но царю ли быть слабым? Нет, князь, жизнь - не сон! Проспать жизнь медведю и тому не дано... А царю и его воеводам - и вовсе... "Яко сон!", "Яко сон!.." Пустошные слова!..

Царь с усмешкой махнул рукой.

- Великий государь! Сильвестру недаром жизнь чудилась сном. Незнатный, малый человек, он стал первым вельможею у царя. Это ли не сон?! Столь чудесная перемена, государь, казалась ему сном. Не будем судить его! Не будем поминать ни Сильвестра, ни Адашева... Скажу нелицеприятно: твоя государева мудрость, твоя царская прозорливость не без пользы приблизили к тебе обоих; честно послужили они тебе, государь, в иные времена... Боюсь греха осуждать их в угождение тебе, как то делают льстецы!

- Ты говоришь: не будем поминать... А я говорю: помянем усопшего Алексея... Бог ему судья! - громко, с сердцем, произнес Иван Васильевич и быстро поднялся с своего места, а за ним и Курбский. Царь прочитал вслух молитву. Оба усердно помолились об умершем в дерптской тюрьме бывшем царском советнике Алексее Адашеве.

- Глупый да малый могут думать, будто хотел я зла Алексею!.. Я не хотел того, но иного исхода господь не указал мне.

Царь нахмурился, молча сел в кресло.

Курбский тоже сел в кресло, хмурый, задумчивый.

- Ну, что же ты приуныл, Андрей Михайлыч?

- Дозволь, государь, молвить слово.

- Говори.

- У каждого правителя, у военачальника и даже у холопа - свои пути в жизни. Не суждено, батюшка Иван Васильевич, всем людям быть по едину образу. Можно ли за то их осуждать и казнить? Звезды блестящие, небесные светила, и те разным движением обращаются, и не сам ли творец мира определил им так?

Внимательно вслушивался царь в слова князя Курбского. После недолгой разлуки с князем теперь царю были не только не по душе суждения его, Курбского, но и показались они ему какими-то устарелыми, нудными. Да разве он - царь всея Руси - судит и казнит своих слуг за то, что они инако мыслят? Курбский лучше кого-либо должен знать, что нет. Нет! Не за это царь наложил опалу и на Сильвестра, и на Адашева. Князь Курбский, опытный воевода, знает, что ливонский город Ринген был взят немцами на глазах у стоявших сложа руки воевод-князей Михаила Репнина и Дмитрия Курлятева. Защитники города были истреблены немцами на глазах у царских воевод. Курбский понимал, что повинны в падении Рингена Репнин и Курлятев, а когда он, царь, наложил на них опалу, тот же Курбский заступился за них. Царь внял его голосу и простил неверных воевод. Так было! И после того князь учит царя, что не надо-де казнить инако мыслящих?

Курбский умеет говорить умно и красиво. Царь это знает. Он речист, любит, чтобы его слушали и восхваляли. Друзья, товарищи славословят его за красноречие. Но можно ли тешиться царю красноречием своего слуги, когда говорят пушки и звенят мечи! Сам он, царь, любит говорить, любит и слушать, но не того ждет от воевод государь, когда царству угрожают четыре державы. Вот и теперь: "разные пути небесных блещущих светил..." Что это? У московского царя один путь - путь к морю! И все его воеводы и холопы и весь народ должны идти этим же путем.