Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

Оставшись один, царевич облокотился головою на руки. Его охватило мрачное раздумье. В глазах его застыло ожесточение, лицо побагровело; рукою он сжал серебряный кубок с такой силой, что смял его. Тяжело дыша, поднялся он с кресла, осмотрел хмуро бражный стол, налил себе вина в чашу и залпом выпил его.

В угрюмом оцепенении он прошелся несколько раз взад и вперед по горнице и затем отправился в спальню своей супруги Елены Ивановны. Маленького роста, полная, с наивно-девичьим лицом, она радостно встретила царевича, приподнявшись с постели. Он взглянул на ее большой живот и грустно покачал головою.

- Что ты, мой соколик, аль не рад, коли я тебе сыночка принесу? сказала она, вспыхнув от охватившего ее волнения при виде хмельного мужа.

- Нечему радоваться. Ноне царевы дети не в почете. А уж приплоду их и того хуже будет. Грех ходит вокруг нас.

- Ты чем-то обеспокоен, миленький царевич мой? - испуганно спросила она.

- Елена!.. Ты - дочь Шереметева. Не довольно ли с вас, Шереметевых, бед от царя было? Пора бы вам знать, что горе по пятам за всеми нами ходит.

Царевна взглянула на мужа с испугом.

- Аль беда какая стряслась?

- Беда у всех одна: потемнел разум у нашего царя. Стар становится он. Неразумен в своих поступках. Наша земля посрамлена иноземною силой. Отец мой слаб, потерял веру в себя. Читал я у одного грека: не относись, де, ко всем с недоверием, но будь со всеми осторожен и тверд. Мой отец потерял и осторожность и твердость, осталось одно недоверие ко всем...

- Бог с тобой, Иванушко, что ты говоришь?! Тише! Тебя могут услыхать. Государь опалится на тебя!

- Не страшусь. Коли мне отец голову снесет, так тому и надо быть, но не стану я молчаливой овцой у него. Я - сын его, я - царевич! Мне после него сидеть на престоле. Должен я свою мысль иметь и своей волей жить!

- Ой, Иванушко, рано ты осмелел!.. Боюсь, боюсь, не ошибиться бы тебе.

- Не кручинься! Я не менее отца люблю Русь. За нее хоть на плаху!

Царевич подошел к жене и нежно поцеловал ее в щеку:

- Хмельной я... Прости! С тоски пью. Не ладно воюет отец. Бог ему судья.

Сел около постели жены. Вздохнул.

- Турки... Крымцы... Ногаи... Литва... Поляки... Венгры... Немцы... Шведы... Вот сколько врагов у нас! Вот знатная работа Посольского приказа!.. - взволнованно проговорил царевич. - Запорошило глаза государю... Не видит он, куда идем!..

- Тише, родной мой!.. Могут услыхать... боюсь! - прошептала Елена.

Царевич, ничего не сказав, склонился к жене, крепко обнял ее.

- Прости меня! Недосуг мне с тобой миловаться, распря с отцом гнетет меня, гложет тоска... От того и бражничаю... Прости! Не гневайся!

- Бог с тобой, государь мой! Могу ли я гневаться на тебя? Того и в мыслях у меня не было.

Она крепко прижалась к широкой, могучей груди царевича Ивана. Лицо ее было печальное, бледное.

- Боюсь я, Иванушка, боюсь. Сны мне снятся худые... Не приключилось бы чего с тобою?

- Полно! Хуже того, матушка, что есть, уж и не придумаю. Разорили мы войною народ. Дворяне с посошным мужиком сравнялись. Бегут со своей земли, побираются, обнищали, кормиться им нечем... Воровским обычаем многие люди живут, на большие дороги уходят.

- Да что тебе, батюшка?! Бог с ними! Ложись. Приласкай меня. Соскучилась я!

- Глупая! В дни горести, слез, отчаянья и смерти могу ли я не думать о своем народе, о злосчастии дворян?! Государь гоняется за суетными утехами. Честолюбие одолело старика. Никакая слава человеческая не изгладит пятна, причиненного безумством моего отца... Горе нам, горе!

Царевич Иван схватился обеими руками за голову, в ужасе глядя на жену.

- Успокойся! - поднялась она в тревоге. - Пугаешь меня! Не надо!

- Нет! Нет! Не пугаю!.. Возвышающий себя - унизится, - так сказано в писании... Бедный отец, государь!.. Все наши соседи-короли смеются над ним... Погоди, я пойду к Годунову. Он успокоит меня. Он - мудрый. Не люблю его, но он... тверд, бесстрашен... Погоди... И государь его любит.

Царевич быстро вышел из опочивальни жены.

VIII

Иван Васильевич велел огласить в Боярской Думе извлеченную из сундуков копию донесения германскому императору Рудольфу его посла, некогда посетившего Московское государство, - Иоганна Кобентцль.

Немецкий посол расхваливал московский народ и царя, славил его могущество и даже намекал на замеченное, будто бы, им доброе расположение русских к латинской церкви.

"Несправедливо считают их врагами нашей веры, - писал он. - Так могло быть прежде, ныне же русские любят беседовать о Риме, желают его видеть, знают, что в нем страдали и лежат великие мученики христианства..."