Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Но судьба распорядилась иначе.

Василь был щедр — часто повторял свой репертуар для тех, кто не смог его услышать, находясь на дежурстве. Он стал общим любимцем. Все берегли его от сырости, холода, немецких пуль, обували в лучшие сапоги, кто-то отдал ему свое кашне и следил, чтобы он укрывал им горло. Старались поить его теплым сладким чаем, писали о нем в своих письмах домой — как нам всем повезло.

Несколько раз я звонил комбату, просил доложить об одаренном солдате командиру и комиссару полка: нужно сберечь талантливого певца, определить его в армейский ансамбль. Малышев соглашался, но дело не двигалось.

Однажды немцы вдруг передали нам по радио: «Куда делся ваш артист?» Действительно, несколько дней артист хворал. Тут кто-то припомнил, что во время выступлений Василя стрельба затихала. Через несколько дней немцы еще больше нас удивили: ночью подбросили новенькую губную гармошку — она лежала метрах в десяти от окопов, блеском заявляя о себе. Достали и вручили ее Василю.

В конце октября произошла беда. Немецкий снайпер заставил навсегда замолчать голос Василя.

Этот трагический случай стал для меня уроком. Мы часто откладываем дела на завтра — на войне подобное исключено.

За первую половину октября взвод потерял трех бойцов. Они погибли от случайного снаряда — прямого попадания в окоп. Два крестьянина и бывший футболист, игравший за вторую сборную Минска. Похоронили бойцов недалеко от окопов, у дороги — три маленьких холмика, скромные дощечки с именами погибших, букетики листьев. Не сразу я смог собрать себя, написать их матерям.

Всякий день, прожитый в окопах, — подарок судьбы. Но, как ни странно, ощущение это со временем исчезает, и тебе уже кажется, что все так и должно быть — и ты уже не кланяешься пулям, не обращаешь внимания на вой снарядов…

Бои в городе постепенно затихали — видимо, заканчивалось летне-осеннее наступление. Неожиданно позвонил Малышев:

— Убываешь, комвзвода! Приказ по армии: направляют недоучившихся курсантов в Ташкентское военно-пехотное училище. Так что сдавай взвод и топай с вещами в полк. Возьмем Ржев — доберемся и до Берлина, а ты, сержант, догоняй нас. Не забудь прихватить дыньку покрупнее да побольше вина.

В поездку в Ташкент как-то не верилось — не ошибка ли? Все же, как положено, передал взвод своему заместителю, сержанту Паше Иванову, попрощался со всеми и поблагодарил за хорошую службу. Раздал то, что не понадобится мне на юге, как то: шинель и теплые носки.

Сам облачился в телогрейку, ночью выбрался из окопов и ползком, а где и пробежками направился в штаб полка. Оттуда, получив бумагу в штаб армии, на попутке доехал до деревни со смешным названием «Кобылкино», в ней располагается штаб армии. Представился, вручил направление. И вдруг молодой полковник объявляет мне со смешком в голосе:

— Поздравляю вас с окончанием Ташкентского военно-пехотного училища и присвоением звания младшего лейтенанта. Извините, ошибка вышла, не успели документы на вас отправить в дивизию. Теперь отвезете сами!

Да уж, забавно вышло. Чему больше радоваться — командирскому званию или расстройству поездки в Ташкент? Конечно, неплохо бы поучиться, имея небольшой, но все же боевой опыт. Честно говоря, не тянуло меня обратно — в грязные, вшивые окопы. Но, вспомнив свой взвод, я вдруг почувствовал, как внутри потеплело, а ночью, добравшись до окопов и докладывая Малышеву, что за сутки закончил военное училище и стал командиром, — я испытывал уже настоящую радость.

Солдаты встретили меня по-доброму, дружным смехом.

— Потише, мужики, — одернул кто-то, — а то немцы бабахнут: подумают, рус взбесился.

Из Кобылкино я привез свежий номер армейской газеты со стихами Суркова, написанными под Ржевом, и сразу прочитал их бойцам.

Стихи всем понравились, а Паша сказал:

— У меня для вас новость. — Он достал из кармана гимнастерки конверт и вручил мне: — Как вы уехали, под утро привезли почту, письмо вам из дома. Я решил сберечь, авось пришлете новый адрес. А тут чудеса — сам адресат явился.