Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

Мы стояли в тесноте внутри вагонов до наступления ночи. Медленно тронулись вагоны; их обитатели, прижатые друг к другу, молча раскачивались в такт движению поезда, каждый был погружен в свои мысли о доме и о том, как выжить. Мы ехали всю ночь, и, когда поезд стал тормозить, чуть ли не двигаясь ползком, через трещину в двери я смог различить увеличивающуюся рассветную полоску на горизонте. В ранние утренние часы я смутно узнал Ригу, ее силуэты на фоне неба. Мы медленно пересекли Двину, поскрипывая на спешно отремонтированном железнодорожном мосту, где в ночь с 13 на 14 октября 1944 г. я недолго постоял вместе со своим командиром перед тем, как мост был взорван позади нас во время нашего отхода в Курляндию.

Мы продолжали двигаться на восток. Поезд шел в направлении Витебска, и наше путешествие прерывалось многочисленными необъяснимыми остановками различной длительности. Во время поездки нам выдавали паек из одной соленой селедки и кусочка хлеба на человека. Иногда в дверь вагона на остановках подавали маленький бачок с водой. Поскольку мучения от жажды возрастали, сплошь и рядом мы пытались подкупить охрану на остановках. В обмен на маленькую кружку воды предлагались золотые обручальные кольца, тщательно спрятанные от вражеских солдат во время первоначального обыска. Эти страдания были особенно мучительны в задних отсеках вагонов, куда скудная доза воды часто не доходила до сотоварищей, поскольку бачок к тому времени уже пустел. На этом этапе путешествия моя «солдатская удача» меня не покидала, потому что я находился неподалеку от вагона, отведенного для конвоиров. Поэтому я смог обменять при случае несколько тайно хранимых папирос на кружки воды, когда нам командовали «на выход!».

Наконец мы доехали до пункта привала далеко к востоку от Волхова, где мы в предыдущие годы вели жестокие зимние бои к югу от Ладожского озера. Тут для размещения нам выдали просторные американские палатки. Раздали паек – большие деревянные бочки с соленой рыбой и ящики с капустой. Старший немецкий офицер поручил мне организовать полевую кухню для распределения и приготовления рыбы и капусты. К нам были подключены несколько рядовых пленных из соседнего лагеря в качестве поваров и рабочих по кухне.

Вскоре было приказано снять с мундиров и фуражек отличительную нацистскую эмблему вермахта – орла, держащего в когтях сплетенную свастику. Продолжались обычные грабежи пленных конвоирами и советскими контрразведчиками. Было отобрано все, имевшее денежную ценность, любой предмет, который можно было рассматривать как сувенир. За нашивкой-кокардой своей офицерской фуражки с козырьком я спрятал маленькие наручные часы, которые избежали отъема. Власти тут же конфисковали все бумажные деньги, обнаруживаемые при обыске. Из-за отсутствия туалетной бумаги некоторые пленные пользовались уже бесполезными военными платежными чеками, и этой валюты было полным-полно у пленных, поскольку уже ничего не было возможно купить на поле боя. Однажды утром некоторые из нас с удивлением наблюдали, как какой-то советский лейтенант вместе с сержантом прокрались в уборную в узкой траншее, служившей нам туалетом, и стали вылавливать оттуда эти банкноты и отмывать их в ручье неподалеку. Потом мы услышали, что существовала прибыльная торговля, основанная на обмене этой немецкой валюты на рубли, чем и был вызван их энтузиазм в сборе этих банкнот.

Мной быстро овладела идея побега. Несмотря на скудный паек из рыбного супа и кусочков хлеба, мне удалось припрятать достаточно сухарей, чтобы накопить маленький запас на крайний случай, который я прятал на дне своего сухарного мешка, выданного вермахтом. Я был уверен, что в 100—200 километрах отсюда находится Финский залив, и стал обдумывать план бегства на север. Но эти надежды скоро развеялись, когда я посоветовался со своим другом Вольратом, который служил топографом при штабе Курляндской армии. Он сообщил мне, что наше место находится, как минимум, в 800 километрах от моря, и напомнил, что скоро наступит зима. Несмотря на свое горячее желание бежать, я трезво оценил, что любая попытка преодолеть такое расстояние зимой, без необходимой еды и одежды, неминуемо приведет к смерти из-за голода или после того, как тебя поймают.

Палаточный лагерь просуществовал до конца лета, и тут пленные офицеры были разбиты на группы для перевода в различные места заключения. Большинство было отправлено в Боровичи, включая и моего давнего друга и товарища по плену доктора Леопольда Шлиппа, энергичного штабного доктора из Майнца, который впоследствии, отбыв срок лагерным врачом, поддерживал во мне жизнь в периоды тяжелой болезни из-за недоедания. Для нас остался загадкой принцип, на основе которого пленных делили по группам, и меня зачислили в небольшую группу из 40 офицеров в звании от лейтенанта до капитана, включая врача из люфтваффе.