Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Она встретила нас приветливо. Мы выпили, закусили, о чем-то поговорили. Точнее, говорил и переводил Сержант, а я в основном отделывался отдельными замечаниями. Немка поведала, что муж погиб на фронте, а единственная дочка умерла в войну, в двух- или трехлетнем возрасте от какой-то болезни. Показала семейный альбом и карточки. Война, слава богу, кончилась, но теперь она одна, и ей тоскливо. Сержант стал с ней заигрывать, она что-то отвечала, но то и дело игриво посматривала на меня. Мне стало как-то неприятно, она мне не нравилась, и я вышел на кухню, предоставив Сержанту свободу действий. Осмотрев кухню и всю крохотную квартиру, я опять удивился, что вот простая немка живет в отдельной квартире, пусть крохотной, однокомнатной, но отдельной, со всеми удобствами, а у нас такое было немыслимо. В который раз подумалось, зачем немцы поперлись в нашу нищую, по сравнению с Германией, страну и почему у нас так плохо… Впрочем, немцам внушали, что они высшая раса, и сулили, что, завоевав Россию, каждый сможет стать хозяином имения или своего дела, а низшая раса, русские и прочие, будет у них в услужении. Но почему у нас так бедно и убого? Вот вернусь, кончу институт и займусь электрификацией села, чтобы было не хуже, чем здесь, вновь думал я про себя. Мои размышления прервал вошедший Сержант. Он сказал, что немка готовит постели, но отказывается от его притязаний, говоря, что тогда скажет герр капитан, и явно намекает на желание сблизиться со мной. Я сказал, что мне это ни к чему. Я сейчас выйду на улицу, а ты скажи, что ушел по делу и вернусь через час. Так и поступили.

Я побродил по уже темным безлюдным улочкам, прячась среди деревьев и кустов, когда слышал шаги приближающегося патруля (ведь действовал комендантский час). Вскоре мне это надоело и появилось чувство какого-то дискомфорта. Кроме того, просто хотелось лечь и заснуть. Я быстро вернулся, позвонил. Дверь открыл Сержант и сказал, что у него все благополучно получилось, теперь моя очередь, если я не против. Я ответил, что хочу только спать, и прошел в комнату, где были застелены две постели. Немка вопросительно смотрела на меня. Я что-то пробормотал. Сержант перевел, что я устал. Быстро раздевшись, я грохнулся на диванчик и уснул под аккомпанемент тихого разговора Сержанта и немки, улегшихся на ее постели. Утром я быстро помылся, оделся и, не глядя в сторону немки, сказал, что надо уходить и искать попутку. Сержант согласился, но сказал, что после вчерашнего немка была оскорблена и отказалась от какой-либо близости. Он плохо спал, терзаемый неисполненными желаниями, и все из-за меня. Я махнул рукой, поблагодарил хозяйку за ночлег и попрощался. Она ответила, но смотрела на меня каким-то печальным, непонимающим взглядом, как будто я чем-то унизил ее. Много позже я, кажется, понял, что она по-женски оскорбилась тем, что ею пренебрегли. Но тогда я был, по существу, неопытным мальчишкой в амурных делах и хотел только одного: скорее уйти.

Вскоре мы с Сержантом вновь оказались на площади перед вокзалом, откуда можно было возвращаться поездом с пересадкой в Бранденбурге или подхватить попутку. Мы обменялись адресами, как тогда было принято. Поскольку поезд отправлялся не скоро, я стал ловить машину. Тогда все вояки перемещались на попутках, и считалось обязательным подсадить голосующего солдата или офицера. Сержант решил ехать на поезде, поскольку ему надо было далеко за Берлин. Вскоре для меня такой случай представился. Я распрощался с Сержантом, сел в попутную грузовую машину, естественно в кузов, и двинулся обратно к Эльбе. По понтонному мосту мы переехали реку и очутились в небольшом немецком городке, где был пропускной пункт с одного берега на другой. Я слез с грузовика, поскольку машина шла дальше в другую сторону, и, предъявив документы, быстро прошел через пропускной пункт. В ожидании попутки в Ратенов я побродил поблизости и понаблюдал за очередью, предъявлявшей документы для перехода на левый берег. Стояла чудесная теплая, солнечная погода, которая иногда бывает осенью. Очередь состояла в основном из лиц, угнанных на работу в гитлеровскую Германию, узников концентрационных лагерей и бывших военнопленных союзных держав. Они возвращались домой. Тут были французы, голландцы, бельгийцы, англичане. Наши военные из частей НКВД тщательно проверяли документы и вещи. Мне показалось, что они с излишним подозрением смотрят на каждого репатрианта и ведут себя неоправданно грубовато. Что ждать от этих тыловиков, не нюхавших пороха, укрывшихся, вольно или невольно, от ежедневного ожидания возможной гибели в бою, думал я. Война окончилась, и теперь настало их время показать власть. Мы, фронтовики, относились к ним со скрытым презрением, правда, стараясь не показывать вида, а то разозлятся или заподозрят чего и загребут ни за что ни про что. Такие настроения были не совсем справедливыми. Часть войск НКВД принимала участие в ликвидации банд, где мало не покажется. Но фронтовики сталкивались с их представителями, особистами, следственными и прочими органами совсем по другому поводу. Почему попал в плен, зачем ведешь «подрывные» разговоры, в которых критикуешь командование и власть, и т. п. А попытки особистов завербовать тебя в осведомители вызывали отвращение. А как бой — их след простыл.