М Критский - Александр Павлович Кутепов

Стали сильно увлекаться и спортом. Играли в футбол. Тренировались к "Олимпийским состязаниям" по легкой атлетике. Гордостью корпуса была Гимнастическо-фехтовальная школа.

Повсюду и везде А. П. был желанным гостем.

Совершенно случайно А. П. узнал, что Пражский университет открывает свои двери для русских студентов эмигрантов.

А. П. всполошился. Полетели письма, телеграммы, запросы. И только благодаря настойчивости А. П. ему удалось отправить в Прагу своих студентов-галлиполийцев. Предварительно всех студентов академическая группа 1-го корпуса подвергла коллоквиуму.

- Помните, - говорил А. П. уезжавшим студентам - вы сыны великой России и вам на чужбине теперь более чем когда-либо, надо с достоинством нести русское имя и представительство своей нации.

Своих студентов А. П. никогда не забывал. Всегда их навещал проездом через Прагу и с любовью и гордостью длился потом своими впечатлениями. В библиотеке А. П. хранились присланные ему его студентами-галлиполийцами защищенные ими диссертации с задушевными надписями на них.

Долго еще после Галлиполи А. П. получал письма от молодежи со всех краев русского рассеяния. Многие по окончании гимназии или корпуса запрашивали А. П.. что теперь делать, и А. П. неизменно отвечал:

- Вам, молодым силам, придется строить Россию. Продолжайте учиться, копите знания, вбирайте в себя все лучшее, что видите заграницей, и не бойтесь никакого труда. Помните о Царе-плотнике...

Как самому человеку неприметно его развитие, так и войскам в Галлиполи не было видно их собственное перерождение. Глубоко затаили всю напряженность и грусть, и казалось, что живут обычной жизнью гарнизона на знойной окраине мирной России.

Свисают по древкам трехцветные русские флаги. Недвижно стоят часовые у покрытых чехлами знамен. Вдали, точно чайки на волнах, колышутся белые пятна рубах учебной команды. Доносятся песни широких степей. В речке полощут белье. Из кухонь стелится дым. Играют зарю трубачи. Зовет к вечерне звон...

Изо дня в день караулы, наряды, ученья. Все те же интересы полка. Наш полк лучше всех прошел на смотру... В ночную тревогу кавалерия выскочила первой, наверно, заранее пронюхали в штабе... Комкор вызывал командиров, уж не идем ли в поход... И сразу все мысли бежали к России.

Жадно ловили слухи и вести о ней.

Узнали, что голод на Волге. Отказались от своего однодневного пайка. "Армия с сумой" сдала голодным свой скудный паек.

Загремел Кронштадт, и высчитывали сроки, когда подойдут корабли, чтобы везти всех на помощь матросам. Поднял восстание Антонов, и все верили что им взята Москва. Поджидали с часу на час, что Буденный взбунтуется и вызовет Русскую армию - ведь вахмистр царского полка. Ну, конечно, придется его произвести в генералы...

Гасли надежды. Снова окунались в жизнь гарнизона на знойной окраине мирной России.

Но приезжавшие гости в Галлиполи видели нечто другое.

Главнокомандующий видел овеянные славой полки. Под звуки Преображенского марша неслось громовое ура, колыхались знамена, сверкали штыки, мерным топотом гудела земля.

Старый почтенный юрист-генерал удивлялся:

Это рыцарский орден монахов. Тридцать тысяч здоровых тел, и ни одного, понимаете ли, ни одного покушения на честь и целомудрие женщин!

- Мы видели град Китеж и низко поклонились ему, - говорили друзья армии, жившие тоже в изгнании.

{138}

V.

Врангель прилагал все усилия, чтобы добиться разрешения на расселение Русской армии по славянским странами. Переговоры затягивались. Для русских войск Сербия и Болгария становились обетованной землей. Постоянные консервы, от которых появлялись язвы на теле, и полное отсутствие зелени подкашивало людей, без того изнуренных войной и ранениями. Все чаще и чаще войска под торжественные звуки марша, хоронили своих боевых товарищей.

Смерть в Галлиполи стала снова величавой тайной. Умерший уже не валялся с раскинутыми руками, уткнувшись в землю никому не нужным комком, мимо него не неслась вихрем боевая жизнь. Умерший покоился в гробу, вокруг него мерцали свечи, хор пел надгробное рыданье. И это было странно. Отвыкли от благостной смерти. Пристально вглядывались в знакомое лицо вчера еще близкого человека, а сегодня отчужденного мудростью последнего познания. В застывших чертах не было недоумения, боли, гнева, всего человеческого, что оставалось на лицах у всех тех, чья жизнь так внезапно пресекалась в бою. И то, что в гробу было видно только одно лицо и грудь со спокойно сложенными руками, а все туловище и ноги были скрыты покровом, делало покойного таким же бесплотным, как святого на иконе. Подымалось скорбное уважение к праху. Не хотелось видеть безвестных могил, которые завтра плуг сравняет с землею.