Отто Дитрих - Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945

Сердцем дома была главная гостиная. В ней была красная мраморная лестница и большое раздвигающееся венецианское окно, из которого открывающийся пейзаж был похож на громадную картину. Там, рядом с огромным глобусом, Гитлер работал, стоя за большим столом возле окна. Там он подписывал бумаги, правил чертежи, просматривал меморандумы; на этом столе он раскладывал архитектурные планы и военные карты. За этим столом стоял Штауффенберг за несколько дней до покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. В этой гостиной Гитлер принимал Муссолини, румынского короля Кароля с сыном и еще многих коронованных и некоронованных лидеров Европы. Здесь был принят Шушниг и решилась судьба Австрии. Здесь в канун нового, 1941 года Гитлер поднял бокал, на этот раз наполненный шампанским, за победу, которая, он был уверен, в наступающем году обязательно будет за ним. Здесь в мае этого года он неожиданно открыл письмо, потрясшее его, как пощечина, – письмо Гесса, в котором тот сообщал о своем перелете в Англию. Там, среди своих гостей, он сидел в ту ужасную, незабываемую ночь, когда гордый линкор «Бисмарк», потопив английский линейный крейсер «Худ», прорывался к берегам Франции, посылая Гитлеру одну радиограмму за другой. Он ничем не мог помочь тысяче отважных моряков, смотрящих в глаза смерти, ничем не мог помочь им в их героической борьбе; он только мог послать им последнее приветствие. Там он также услышал о грандиозном вторжении союзников во Францию, означавшем начало конца. И здесь он узнал ужасную новость об окончательном крахе немецкого Восточного фронта на Барановско-Сандомирском плацдарме, хотя в первые три дня русского прорыва не считал положение немецкой армии настолько серьезным, чтобы помешать его вылету в ставку в Восточной Пруссии.

За долгие годы в этой внушительной комнате произошло много событий. Она стала безмолвным свидетелем радости Гитлера от успехов и приступов ярости, охватывавших его при сообщениях о неудачах.

О его приступах ярости много писали и всегда много говорили. Я часто бывал свидетелем этого и чувствовал на себе силу его гнева. Эти вспышки представляли собой бунт его демонической энергии против мира жестокой действительности, но всегда направлялись против какого-нибудь человека. Это был протест сильной воли против еще более жесткой реальности. Ум Гитлера вносил разлад в его сердце; кровь, в свою очередь, воспламеняла его мозг. Ярость выплескивалась ураганом слов, который становился только сильнее, если ему начинали возражать. В таких случаях он, лишь повысив голос, мог смести все предметы, встречающиеся ему на пути.

Подобные сцены вызывались как мелочами, так и существенными причинами. Они происходили всякий раз, когда события разворачивались не так, как хотелось Гитлеру, не так, как он предсказывал, или когда в своем бесконечном недоверии к людям чувствовал саботаж (он всегда предпочитал объяснять собственные поражения чьим-то саботажем), или когда чья-то некомпетентность действовала ему на нервы. Когда он бывал в таком состоянии, обычные ошибки и оплошности считались тяжкими преступлениями. Смертные приговоры и концентрационные лагеря бывали результатом его неконтролируемой ярости столь же часто, как и «хладнокровного» размышления, как он сам это называл.

Вывести его из себя мог самый незначительный повод. В годы войны, например, на первых страницах газет не было помещено сообщение о смерти оперного певца Мановарды, высоко ценимого Гитлером. Это упущение прессы привело Гитлера в неописуемую ярость. Его невменяемое состояние длилось много часов, всю оставшуюся часть дня он фактически не мог работать. А вот еще один случай. В его доме в Оберзальцберге любимая овчарка Блонди не выполнила его команду встать на задние лапы. Я видел, как кровь ударила ему в голову от такого неповиновения, тем более что вокруг собралась огромная толпа обычных визитеров и Гитлер по привычке прогуливался перед ними. Две минуты спустя, когда какая-то женщина протянула ему петицию, он внезапно закричал на одного из своих ближайших сподвижников, стоявшего рядом с ним. Ничего не объясняя, на глазах у изумленной публики он выплеснул поток брани на ни в чем не повинного человека.

Однако даже в состоянии очень сильной ярости Гитлер не позволял себе распускать руки. Исключение составил случай, происшедший 30 июня 1934 года в министерстве внутренних дел в Мюнхене. Там я видел, как он собственноручно срывал эполеты с высших руководителей СС. Слухи о том, что в порывах гнева Гитлер бросался на пол и кусал ковер, – чистая выдумка, и от частого повторения она не становится правдивее.