Стефан Газел - Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней

– Слава богу, ты вернулся, да к тому же живой и здоровый!

– Да, как видишь, все в порядке. А как ты, Антек? Как все наши? – волнуясь, спросил я.

– Все живы, и даже не получили ни одной царапины. Больше того. У нас родилась дочь! Причем во время бомбежки, когда верхние этажи были охвачены огнем.

Он провел меня в комнату и показал спящую в кроватке девочку.

– Она родилась на несколько недель раньше срока, – объяснила Ядьзя, – и рядом не было ни доктора, ни акушерки.

– Какая очаровательная малышка! – сказал я, посмотрев на племянницу. – Но как же ты справилась?

– У меня просто не было выбора, – ответила Ядьзя. – Она стремилась родиться, когда тысячи умирали. Что ж я могла сделать?

Оставив ребенка в кроватке, мы перешли в гостиную. Через огромную дыру в стене хорошо просматривалась вся улица.

– Я как раз принялся закладывать дыру кирпичами, когда ты пришел, – сказал Антек. – Все комнаты, которые выходят на улицу, пострадали при бомбежках. Ночи становятся все холоднее, и надо что-то срочно делать.

Приглядевшись ко мне, Ядьзя расхохоталась:

– Откуда у тебя эта одежда? Ты что, решил стать крестьянином? В первый момент я тебя даже не узнала.

Мы обменивались рассказами о войне, и в ходе разговора я узнал, что произошло с братом и его женой после моего отъезда. При наступлении немцы подвергли город бомбежкам и обстрелам. Когда немцы вошли в город, появились новые проблемы. Не было пищи, не было нормального жилья. Средь бела дня гестапо хватало людей на улицах, проводило ночные аресты.

Как многие другие, Антек и Ядьзя не сделали запасов продовольствия на случай войны. В шкафах было буквально шаром покати. Как же им и тысячам других удалось выжить?

Вначале они обменяли одежду на мешок гороха у приехавшего в Варшаву крестьянина. У них были часы и кое-какие драгоценности, которые они тоже обменяли на продукты. Самой серьезной была проблема с кормлением ребенка. Ядьзя не могла кормить малышку. Возможно, из-за пережитого ужаса у нее пропало молоко.

В ту ночь я спал как убитый и проснулся, только когда Антек утром зашел в комнату. Открыв глаза, я увидел, что его руки испачканы кровью.

– Боже, что с тобой? Ты ранен? – закричал я, выпрыгивая из кровати.

– Посмотри, что я принес! Мясо! Слышишь, мясо! – Он держал в руках огромный кусок мяса, победно глядя на меня.

– Где ты его взял?

– Как где? Конечно, на улице. Откромсал кусок лошади. Это настоящая удача! Ведь у нас почти не осталось ничего ценного на обмен.

– Ты что, убил лошадь? – недоверчиво спросил я.

– Да нет, не я. Толпа людей. Они увидели крестьянина на телеге, запряженной лошадью, остановили его и убили, – возбужденно объяснил брат. – Я имею в виду, убили лошадь, а не крестьянина. Они разорвали лошадь на части, и мне тоже удалось откромсать кусок. Этого должно хватить на несколько дней.

Постепенно мы привели квартиру в порядок. Заделали дыры от снарядов кирпичами, используя вместо строительного раствора смешанную с водой землю. Воду расходовали экономно; за ней приходилось очень далеко ходить. Ванной, естественно, не пользовались. Печь топили деревянными обрезками, найденными в руинах. Как-то Антек нашел кучу угля в подвале разбомбленного дома. Набрав по мешку угля, мы отнесли его домой, но когда вернулись обратно, от кучи уже ничего не осталось. Люди не теряли времени даром! Как тысячи других, мы с Антеком рылись в руинах, иногда находя немного сахара, соли или муки, а иногда и разложившиеся трупы. Еда была на вес золота. Никто не знал, как долго все это будет длиться. Нам были нужны продукты, чтобы выжить. Как в годы детства во время Первой мировой войны, так и теперь все наши помыслы были устремлены на поиск пищи. С мыслью о еде мы засыпали и просыпались.

Вторая проблема, не менее серьезная, состояла в том, как не попасть в руки немцев во время частых облав. Они всегда появлялись неожиданно. Грузовики, набитые солдатами, вдруг перегораживали улицу, и всех, оказавшихся в этот момент рядом, заталкивали в грузовики. Немногим удавалось, заметив облаву, скрыться в переулке и, проскочив через развалины, выбежать на соседнюю улицу.

Никогда не было известно, на кого ведется охота. То они забирали только евреев, то мужчин до сорока лет или одних стариков. Иногда, правда, облетал слух, что они собираются в тот или иной район, и тогда можно было избежать облавы. Но чаще крик «Облава!» раздавался вместе с визгом тормозов немецких грузовиков, перекрывавших улицу, и топотом сапог немецких солдат, бегущих за застигнутыми врасплох людьми. Когда немцы уезжали, из убежищ появлялись люди, счастливо избежавшие ареста. Они пугливо оглядывались по сторонам, опасаясь, что немцы могут вернуться. Иногда немцы проделывали такие штуки.