Стефан Газел - Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней

«1 сентября начнется нападение на Польшу, – заявил Гитлер. – Уничтожение Польши – наша первейшая задача. Даже если на Западе вспыхнет война, нашей первой задачей будет уничтожение Польши. Никакого милосердия. Будьте жестоки. Будьте безжалостны. Мы должны выйти к рекам Висла и Нарев. Учитывая наше военное превосходство, мы разгромим поляков. Мы должны разгромить все центры польского сопротивления. Наша цель – полное уничтожение Польши».

Естественно, мы ничего не знали об этом, и вечер у Ядьзи удался на славу.

Но уже на следующий день мой полк был приведен в состояние боевой готовности. Нам выдали боевые патроны, и командирам подразделений было объявлено, к каким армейским группам прикомандированы их подразделения. Моя рота направлялась в шестую армейскую группу, в юго-восточную Польшу. Ночью мы начали погрузку в вагоны.

Я позвонил Антеку, и он примчался, чтобы проводить меня. У нас было ничтожно мало времени, да и что мы могли сказать друг другу. Теперь мы понимали, что война неизбежна.

– Береги себя, Стефан, и пиши маме, – наставлял меня Антек. – Она слишком хорошо помнит последнюю войну и будет волноваться за тебя.

– Бедная мама! А что ты решил в отношении Ядьзи?

– Теперь уже слишком поздно что-то предпринимать. Мы остаемся в Варшаве.

Тут подошел ординарец.

– Если бы здесь была мама, – сказал Антек, – она бы нашла соответствующие случаю патриотические слова. У меня их нет. Береги себя, Стефан, не геройствуй. Вернись живым.

– Попытаюсь, Антек. Увидимся, когда все кончится. Ведь это не может долго продлиться, правда?

Время вышло. Я смотрел вслед Антеку. Уходя, он несколько раз обернулся. Его младший брат уходил на войну.

Ночью мы выехали из Варшавы на юго-восток Польши в Жешув. Через два дня были на месте. По ходу следования на запасных путях и железнодорожных станциях мы видели много поездов с солдатами. Мы были готовы к тому, что в любой момент могут появиться немецкие самолеты, и, даже когда заметили в небе свой самолет, на всякий случай ощетинились винтовками и пулеметами. Чем черт не шутит?!

Мы разбили лагерь в предместьях Жешува. Замаскировали передатчики и спрятали грузовики и фургоны в овраге. Люди разместились в палатках и в близлежащих домах. Штаб обосновался в городе, и туда протянули из лагеря телефонные линии. Запаслись продовольствием. Несколько дней все было спокойно, не считая ежедневных смотров, посещений высшего военного начальства и обрушившегося на нас вала инструкций.

В последнюю августовскую ночь 1939 года, собираясь лечь спать, я распорядился разбудить меня в шесть утра. Ординарцу не пришлось выполнить моего распоряжения. Примерно в пять утра 1 сентября сквозь сон я услышал звуки взрывов. Выскочив из палатки, столкнулся со своим сержантом.

– Началось, пан лейтенант. Началось! – закричал он.

– Глупости. Это просто учебная тревога.

– Если это так, то летчики сошли с ума. Они стреляют боевыми патронами! – кричал он, указывая в небо.

В прозрачном утреннем небе над Жешувом мы увидели серебристые самолеты. Их фюзеляжи сверкали на солнце, составляя контраст с клубами черного дыма, которые они оставляли за собой.

Вокруг нас собралась толпа людей, тревожно следящая за самолетами. Со стороны города доносились звуки тяжелых разрывов.

– Они бомбят город, пан лейтенант! – настаивал сержант, но я упорно не хотел в это верить.

– Не было объявления войны. Они не могли просто так начать войну! – упорствовал я.

И даже когда над центром города встал столб дыма и завыли сирены, оповещающие о воздушном нападении, мой мозг отказывался верить в происходящее. Зазвонил телефон: на линии был штаб.

– Нас бомбят немецкие самолеты. Немцы наступают по всей границе. Без объявления войны. В городе пожары, есть раненые и убитые. Это война.

Закончив разговор, я вышел из палатки и встретил вопросительный взгляд старшего сержанта.

– Началась война, сержант. Стройте людей.

Спустя несколько минут личный состав выстроился у моей палатки, и я собрался объявить им о начале войны. Но в этом уже не было необходимости. Двухмоторный самолет с явно различимой свастикой на бреющем полете пролетал над нашими головами, поливая свинцом все вокруг. Мы бросились на землю. Когда позже меня спрашивали, как я перемещался по югу Польши в начале осени 1939 года, я отвечал, что все зависело от длины прыжка. Да, да, я не оговорился, все зависело, как далеко я был от земли: просто стоял или выпрыгивал из мчащегося грузовика, чтобы лечь на землю, а затем заползти в укрытие, в то время как вражеский самолет сбрасывал бомбы или обрушивал ураганный огонь.