Феликс Керстен - Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

– Да, да, да, вы правы, я знаю, знаю, знаю, – ответил Гиммлер. – Я постоянно думаю о ваших переговорах с Хьюиттом. Я же говорил вам, что в принципе согласен. Сегодня утром мне даже пришла идея – не лучше ли пригласить Хьюитта сюда? Ведь он вполне может полететь в Америку из Стокгольма через Германию и Лиссабон. Тогда мы спокойно обсудим его предложения во всех подробностях. А его последующий разговор с Рузвельтом станет более предметным.

Я согласился, что это хорошая идея, но высказал опасение, не появится ли у Риббентропа возможность вмешаться.

– Разумеется, нет, это нам не грозит, – сказал Гиммлер. – Мы впустим Хьюитта в страну без визы и ничего не сообщим в министерство иностранных дел. Лучше всего будет, если вы полетите в Стокгольм, имея полномочие провезти обратно через границу человека, не показывая его документов. Затем вы отправитесь с Хьюиттом в Харцвальде, и там я встречусь с ним. Точно так же мы обеспечим его отправку в Испанию.

Я согласился, что это наилучший способ обсудить вопрос с Хьюиттом, но попросил послать вместо меня другого человека, поскольку это исключительно германо-американское дело, и кроме того, я не желал играть активную роль в политике. Для этой задачи превосходно подошел бы Шелленберг. Кроме того, Шелленберг произвел очень хорошее впечатление на Хьюитта, который бы тоже одобрил этот выбор.

– Вы действительно думаете, что поехать в Стокгольм и пригласить Хьюитта лучше Шелленбергу, а не вам? – спросил Гиммлер.

– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил я. – Я наладил контакт с Хьюиттом, чтобы принести какую-либо пользу Европе. Кроме того, в данном случае я считал себя не более чем врачом, который прописывает лекарство, чтобы вылечить пациента. Но принимать лекарство должен сам пациент. В задачи врача это не входит.

– Да, да, вы правы, – согласился Гиммлер, – я пошлю за Шелленбергом и поговорю с ним. Мы сможем договориться со всеми условиями, за исключением этого проклятого пункта о военных преступлениях – американцы должны от него отказаться. Он затрагивает нашу немецкую честь.

Записав этот разговор, я пошел к Брандту и рассказал ему, как обстоит дело. Брандт обрадовался, что Гиммлер наконец-то готов покончить с войной. Он сказал, что приказы фюрера уже давно кажутся ему все более и более странными. Как было бы превосходно, если бы мы заключили мир! Тогда он немедленно эмигрирует из Германии. Брандт спросил меня:

– А вы куда поедете после войны?

– В Голландию, – ответил я, – это моя страна.

Гут-Харцвальде

22 декабря 1943 года

Сегодня утром я добился освобождения 6 немцев, 8 голландцев, 4 эстонцев и датчанина. Все они были приговорены к расстрелу.

Постскриптум

Шелленберг уехал не сразу, и когда он наконец добрался до Стокгольма, то не смог связаться с Хьюиттом, который улетел в Вашингтон, так как отпущенное нам время уже истекло.

Хохвальд

20 июня 1944 года

Сегодня Гиммлер рассказал мне, что вчера вечером разговаривал с Гитлером о тех непримиримых, которые ничем не довольны и слишком тупы, чтобы постичь величие достижений фюрера на благо Германии, в то время как сами они только всячески вредят и ослабляют германские позиции.

– Они – позор нации, – заявил Гиммлер, – и среди них есть миллионы, которые помогают врагу, сами того не подозревая, и подрывают национал-социалистическое государство. Они всячески трудятся на благо евреев. Но несмотря на них, славная немецкая нация добьется победы, которая так дорого обошлась ей. Однако те, кто позорят народ, не получат от победы ничего, так как фюрер решительно приказал, чтобы мы безжалостно разделались с ними, как только кончится война. Они не заслуживают жалости.

– Но кто эти люди, которых вы называете позором нации? – перебил я его.

– Это реакционеры и люди из старых городских корпораций. Они окопались в своих загородных имениях, на заводах, в компаниях и конторах, наживаясь на тех бедствиях, которые выпали на долю достойных национал-социалистов. После войны мы проведем тщательную чистку, выгоним этих людей из их имений и с заводов, вышвырнем их с их должностей, конфискуем их капиталы и уничтожим основу для их существования.

Я возразил, что представители этого класса тем не менее исполняют свой долг на фронте.

– Мы ни в чем не упрекаем тех бойцов и их семьи, которые выдержали проверку, – ответил Гиммлер. – Но всем известно, что солдаты из этого класса неохотно идут в бой. Фюрер заявил, что большая часть старого офицерского корпуса настроена против национал-социализма. Иными словами, они предатели. После войны предатели потеряют право на жизнь. Терпение фюрера наконец-то лопнуло.