Фридо Зенгер - Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945

Гитлеровская административная система обеспечила простор и положение огромному числу чиновников. Предметом гордости партийных функционеров являлось то, что они решали все дела без бюрократических проволочек. Многие состоящие в партии министры следовали этому правилу, что привнесло глоток свежего воздуха в систему управления. Но уже вскоре стало ясно, что нельзя отказываться от тщательной, методичной проработки некоторых вопросов официальными лицами и, следовательно, нельзя обойтись без самой бюрократии. Отсутствие таковой вело к опасным недоразумениям, когда чиновники, жаждущие новых постов, превышали свои полномочия и их приходилось выгораживать. Возникла ситуация, при которой каждый отдавал приказания и создавал собственный аппарат, не считаясь с тем, что вмешивается в чужие сферы деятельности. Хуже всего было с ключевыми постами, которые в течение многих лет занимали многочисленные старые гитлеровские товарищи по оружию – люди, которых уже нельзя было считать полностью нормальными. Не имеет смысла обсуждать, были ли их несостоятельность в управлении, коррупция и криминальные дела следствием умственной или духовной отсталости – один дефект сочетается с другим.

Внутренний упадок Германии скрывался от внешнего мира за великолепным фасадом, одним из примеров этому стали Олимпийские игры 1936 года. Еще один яркий эффект создавали блестяще организованные «партийные дни», удовлетворявшие потребности народа в мистических действах, парадных зрелищах и чувстве локтя. Участие в жизни государства включало напряженные дни расписанных по минутам собраний, на которых люди могли «посмотреть фюреру в глаза» и снова и снова слушать одни и те же тривиальные речи. Сверхмощный эффект от этих речей всегда оставлял в недоумении любого более-менее образованного человека. Это хорошо известный рекламный трюк – воздействовать на разум человека, повторяя одно и то же. Тем не менее, удивляло, как люди не уставали от этих однообразных пустых речей, в которых противников всегда оскорбляли, сторонников хвалили, и не было в них ничего, что помогло бы решению действительно острых политических проблем.

И все же следует признать: народ верил, что нацизм принесет им как материальные, так и социальные выгоды. Руководителей старой формации сместили со всех высоких постов. Этих людей вроде бы не преследовали, но попросили солидаризироваться с режимом, если они того пожелают, и слишком часто так и происходило. Это помогло им занять высокие посты. Тем не менее, лица, получившие свои должности таким образом, считали себя не представителями лишенного своих привилегий класса, а призванными народом лидерами, которых до того зажимали нечестивцы из левых партий.

Членам признанного высшего общества, имеющим понятие о чести и совести, уже не было места. Разрыв между новой жизненной философией и простым проявлением благородства и отваги, естественным для любого общества в любую эпоху, оказался непреодолимым. Систематическая жестокость по отношению к тем, кто беззащитен, или придерживается других взглядов, или принадлежит к расовым меньшинствам, была оскорблением для истинно нравственного характера.

Отношения Германии с другими государствами следует рассматривать в свете ее внутреннего основного закона, существовавшего при Гитлере. Гитлер считал правильным использовать во внешней политике и в Европе те же самые методы, которые он использовал в своей борьбе с внутренними врагами. Известно, что сначала он хотел избежать войны с Западом и, возможно, надеялся избежать любой войны. Но проводимая им экономическая политика загнала его в нее, и его самонадеянность основывалась на новом современном оснащении вермахта.

Методы, приведшие Гитлера к невероятному успеху во внутренней политике, естественно, не могли быть эффективными в политике внешней, что не подорвало его веру в себя и свою миссию, и этому потворствовал его довольно ограниченный министр иностранных дел Риббентроп. Гитлер поверил его неправильной оценке внутренних ресурсов, резервов и военного потенциала англосаксонских стран. А так как у Гитлера не было абсолютно никакого опыта, то он ошибочно принял спокойствие англосаксов, их готовность вести переговоры, их богатство и их демократию за признаки слабости. Он так и не сумел понять, в чем сила свободной демократии, и видел в странах, входящих в Британскую империю, подавленных вассалов, ждущих подходящего момента, чтобы скинуть ненавистное ярмо. Трудности с Ирландией, казалось, подтверждали это его представление, и он находил в них сходство с проблемами империи Габсбургов и ее малых народов. Предоставление независимости этой маленькой и экономически зависимой части британской семьи народов оказалось выше его понимания, как не смог он и оценить искусство и мудрость мягкого управления. Трагедия всех революций состоит в том, что их инициаторы, как правило, происходят из такой среды, в которой понятия не имеют об искусстве управления.