Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города - Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

В 20-е гг. в нормализующих суждениях властных и идеологических структур индивидуальный семейный быт противопоставлялся общественному, и молодежи навязывалась мысль о никчемности прочных связей внутри семьи. С классово-марксистских позиций критике подвергалась христианская заповедь «Чти отца своего». Уже известный Залкинд утверждал: «Пролетариат рекомендует почитать лишь того отца, который стоит на классово-пролетарской точке зрения… коллективизированного, классово-сознательного и революционно-смелого отца. Других же отцов надо перевоспитывать, а если они не перевоспитываются, дети этически вправе покинуть таких отцов, так как интересы революционного класса выше благ отца» [640] Залкинд А. Б. Революция и молодежь. М., 1925. С. 54–55 . В первую очередь это касалось отцов из числа так называемых «бывших». К их числу после ликвидации сословного деления российского общества стали принадлежать выходцы из дворянской среды. Первые декреты советской власти породили категории бывших помещиков, бывших заводчиков и фабрикантов, бывших домовладельцев. Их дети ощутили на себе уже в 1918 г. систему классового распределения. В 1921 г. дети «бывших» почувствовали введение принципа классового приема в высшие учебные заведения, а с лета 1922 г. — системы «классового подхода» к оплате за квартиры. Классовыми признаками руководствовались и биржи труда, предоставлявшие работу в годы НЭПа. Нарком юстиции первого большевистского правительства левый эсер И. З. Штейнберг писал: «Только потому, что ты бывший буржуй, ты лишаешься обыкновенных, обычных человеческих прав, тебя обходят хлебной карточкой, тебе, как негру в Америке, не дают доступ в общественное место, твоих детей, семью выселяют в нездоровый угол города. Кто-то из твоего класса или политической партии шел против революционной власти и этого довольно, чтобы тебя, лично невиновного, превратить в заложника» [641] Штейнберг И. 3. Нравственный облик революции. Берлин., 1923. С. 127. . Трудности, которые выпали на долю детей «бывших» в условиях советской власти, в определенной степени осложняли традиционный конфликт поколений.

Размежевание семей в 20-е гг. происходило и на почве борьбы с религией. Это провоцировали и нормализующие суждения власти. Во вводной статье к сборнику по атеистической работе, например, подчеркивалось, что антирелигиозные молодежные кампании — вовсе не праздник, а «битва за освобождение сознания рабочего класса от религиозного дурмана, протест красной молодежи, уже освободившейся от суеверий, против своих отцов, еще костенеющих в парах религиозного дурмана» [642] Комсомольское рождество в клубах. Сборник материалов // Под ред. А. Лисовского. Л., 1924. С. 7. .

Конфликты порождал отказ венчаться в церкви и совершать обряд крещения младенцев, а иногда и просто посещать храмы в дни традиционно отмечаемых Пасхи и Рождества. Споры между родителями и детьми возникали и из-за икон — традиционной детали жилого интерьера не только в селе, но и в городе. Нередко в антирелигиозном порыве юноши и девушки попросту без согласия старших сжигали изображения святых угодников. Подстрекателями в этой ситуации выступали комсомольские и партийные активисты. На областной комсомольской конференции в 1929 г. Киров призвал молодежь как можно скорее распрощаться с иконами в домах. «Могут сказать: неловко обижать родителей, — заявлял секретарь обкома ВКП(б), — все это чепуха» [643] О комсомоле и молодежи. М., 1970. С. 183. . И все же в первое десятилетие существования советской власти конфликт отцов и детей в большинстве ленинградских семей еще не достиг критической точки. Более того, в ноябре 1926 г. ВЦИК поставил вопрос о возможности восстановления в избирательных правах граждан, ранее принадлежащих к эксплуататорским классам, в том случае, если они в течение нескольких последних лет занимались общественно-полезным, производительным трудом и проявляли лояльность в отношении к советской власти [644] СУ РСФСР. 1926. № 75. Ст. 577 . Дети многих «бывших», превратившиеся теперь в рядовых совслужащих, заметно воспряли духом.

Однако «великий перелом» резко изменил положение. Социальное происхождение становилось серьезной причиной для приписывания человеку статуса общественного изгоя. В 1928–1929 гг. была проведена чистка госаппарата и учреждений культуры от лиц непролетарского происхождения. Потеря места работы в условиях возвращения карточной системы распределения неминуемо влекла за собой резкое ухудшение материального положения. В конце 1929 г. началась кампания по выселению лиц, лишенных избирательного права по советским законам, не только из собственных домов, но и из муниципальных квартир. В 1931 г. прокатилась новая волна чисток, в результате которых многие потеряли работу, так как имели родственников за границей. В процессе паспортизации населения Ленинграда социальную неполноценность и ненужность советскому обществу ощутили дети прежних домовладельцев, заводчиков, банкиров, людей, когда-то именовавшихся дворянами, офицерами, действительными и тайными советниками. Многим из них отказывали в выдаче документов, что влекло за собой высылку из города. Весной 1935 г. после убийства Кирова носителями социальной опасности стали считать не только самих представителей знати, офицерства, чиновничества царской России, но и их детей и даже внуков, назвав их «контрреволюционным резервом».