Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

И единственное, с чем нужно бороться и чего нужно опасаться – это поддержки настоящего равновесия между правыми и левыми элементами большевизма, т. е. того состояния, которое устоять не может, ибо совмещает в себе недостатки обеих идеологий – и коммунистической, и буржуазной, не имея ни одного из их преимуществ. Это состояние неустойчивости, как всякое ненормальное положение, конечно, преходяще; но обращение к Западу от имени большевизма в тех условиях, в которых оно сейчас происходит, есть обращение именно этого неустойчивого положения и просьба поддержать именно его; этого никакими путями мы допускать не должны. С этой точки зрения, позиция «Вех», если она не изменится, может оказаться и фальшивой, и вредной» [409].

В ответном письме от 14 декабря 1921 г. Бахметев дал развернутые ответы по всему комплексу вопросов, поднятых в письмах Маклакова, в том числе и по отношению «Смены вех». В первую очередь, интересны его размышления по поводу политической позиции посла в США: «Я не принадлежу ни к какой партии, ни к какой определенной группе. Я настолько беспартиен и терпим, что иногда даже упрекаю себя в отсутствии темперамента и безразличии…

На самом деле, работа посольства ни разу не сошла с пути надпартийности и широко государственного национализма, да и в отношении русских вопросов трудно сказать, что лево и что право. Я, конечно, очень левый с точки зрения всех тех, кто мечтает о какой-либо реставрации и кто еще придерживается мыслей и надежд, что Россию можно устроить и восстановить организованным усилием пришедшей извне группы. Я твердо верю в народовластие, а не в силу абстрактного принципа, а на основании опыта последних лет, своего знакомства с различными частями России и с народной жизнью в различных ее проявлениях, а также, может быть, благодаря совокупности впечатлений и навыков, которые я получил, живя четыре года в Америке, по существу, самой демократической и самой консервативной стране. Мой политический демократизм или, вернее, твердое представление и убеждение в том, что Россия восстановится благодаря глубоким внутренним процессам в ней самой, сочетается с большой твердостью, прежде всего, в вопросах экономических. Я не верю в социализм и даже в очень относительном свете рассматриваю те течения, которые называют кооперативной государственностью, течения, которые так диспропорционально выдвинулись в связи с ростом кооперативного движения и которыми так много людей чрезмерно увлекаются. Я Вам неоднократно высказывал, что будущую Россию я рассматриваю как страну с остро собственническим основанием и что развитие ее ресурсов связывается у меня с представлением о безудержном и диком капитализме, капитализме, который войдет в более цивилизованные и сдержанные формы лишь на последующих этапах своего развития, – вероятно, уже не в нашем поколении.

Не мало удовлетворения вызовет в Вас еще признание, что я, по своему характеру и склонностям, большой сторонник твердой и инициативной власти. Что это – правое или левое, я не знаю; обыкновенно твердая власть у нас связывается с правыми представлениями; на самом же деле я всегда придерживался убеждения, что только власть, опирающаяся на поддержку населения и убежденная в своей правоте и прочности, может и должна дерзать и не бояться» [410].

Далее Бахметев выразил свое отношение к эмигрантским политическим группировкам: «Подходя к существующим группировкам, оценивая свое отношение к правым и левым течениям, как могу я провести грань симпатий и антипатий, когда по существу я все существующее сейчас рассматриваю в процессе преобразования и перерождения? Вот сейчас наш друг, Павел Николаевич Милюков, для всех является левой букой, а два года тому назад, когда мы съехались в Париже, он был самый твердокаменный варяг. Вся масса наших либеральных политиков, профессионалов, чиновников и проч., из которой в значительной мере формируются и Русский, и Национальный советы, Учредилка и пр., в конце концов, не разделена непроницаемыми переборками в силу каких-то материальных или социальных привязанностей. Это – не что иное, как жертва того огромного кораблекрушения, которым явилось расстройство русского государственного механизма и которое, подобно осколкам корабля, мечется и сталкивается на волнах бушующего моря. Я от того так и упрекаю, в частности Милюкова, за его непримиримость и резкость, что считаю, что кристаллизация новых направлений государственно-национальной мысли должна по преимуществу идти путем синтетическим и что необходимо тем завязям, которые при этом образуются, открыть широкое, любвеобильное лоно, где найдут успокоение все передумавшие и переболевшие.