Евгений Кузнецов - Валаамская тетрадь

На третьем, по-моему, курсе, мне нужно было сдавать зарубежную музыкальную литературу. Я понавез гору пластинок, проигрыватель и каждый вечер слушал. Прослушать нужно было очень много произведений: от Листа и до Шопена. Вечерами на скиту необыкновенная тишина, и музыка была слышна, хоть и не громкая, даже в келейном корпусе. И вот однажды во время такого «концерта» приходит баба Дуня и вдруг спрашивает: «Жаконя, а что это у тебя сейчас, вот только что было поставлено?». Я говорю: «Токката и фуга ре-минор Иоганна Себастьяна Баха». — «Ишь-ты, название-то какое, и не упомнишь. Ох, и умный ты. А знаешь, подари мне эту пластинку, я тебе земляники банку наберу». На том и сошлись.

Мог ли я догадываться, на какую пытку обрек себя и своих друзей. Начиная со следующего вечера — а у стариков тоже был какой-то старенький проигрыватель — они раз по 50, а то и больше проигрывали эту токкату. Да еще и «шарманку» свою древнюю врубали на полную мощь! По-моему, слышно было даже на ферме, за два километра. Никакие мольбы прекратить этот кошмар не возымели действия. Уж какие только пластинки я ей не предлагал. Все отвергалось. «Уж больно эта музийка лепая». Они под нее даже пели «Когда имел златые горы» и любимую бабы Дуни «Хороша я, хороша, плохо я одета». Тот сезон мы кое-как выдержали, но, когда на следующий год пришли первым рейсом на остров и явились к себе на скит, нас встретила та же, громогласно исполняемая, музыка!!! Мою пластинку они, естественно, заездили дотла, так не поленились заказать кому-то привезти им из Сортавалы новую. О чем старики нам торжественно и объявили. Было от чего впасть в отчаяние. Мы взмолились Михаилу Егоровичу, и он нас перевел на чердаки Воскресенского скита. С Гефсиманией мы распрощались надолго. В церкви стали жить туристы.

А еще жил и трудился у нас в музее Александр Павлович Харлашкин.

Сашка родился еще до войны, в 1938 году.

Отец погиб на фронте. Мать партизанила в Карелии. После тяжелого ранения стала инвалидом и, как результат — оказалась в валаамском доме-интернате вместе с малолетним сыном. Саша окончил семь классов и пошел работать тут же, в доме инвалидов, дровоколом. А парень он был хоть куда и роста чуть выше среднего, и фигурой неатлетический, но жилистый, и силы физической необычной. Я помню, как он в возрасте уже далеко за пятьдесят одним махом раскалывал любую плаху.

В конце шестидесятых случилось несчастье. Он по пьянке нечаянно убил человека. Пятнадцать лет. Восемь отсидел. Вернулся на Валаам. А тут как раз и турбаза в расцвете, и музей организовали. На турбазу его не взяли на работу. Не знаю, почему. А в музей взяли. Но тоже дровоколом и дворником. Жил он в мансарде банного корпуса в Воскресенском скиту.

Дрова колол исправно, иногда для видимости помахивал метлой во дворе скита. Но занимался Саня главным образом бизнесом.

Тюрьма не сломила ни его физической, ни душевной силы. Он пришел таким же, каким и был. Только она добавила к его характеру изворотливости и находчивости. Конечно, пристрастила к чифирю, тройному одеколону и… к собакам. Да, да, не удивляйтесь. В лагерях зекам поросят держать запрещено, а есть хочется. Вот и держат собачек на убой. Откармливают, а потом режут, варят и едят.

Оклад же дворнику и на полставки дровоколу музей установил шестьдесят рублей. Не разгуляешься. Вот Харланя, «чтоб ни в чем себе не отказывать», и придумал бизнес.

Кстати, фраза «чтоб ни в чем себе не отказывать» в устах Саши Харлашкина стала своего рода афоризмом. Однажды с похмелья он пришел к директору музея и откровенно попросил: «Владимир Александрович, помираю. Дай на опохмелку». Тот порылся в кармане, достал «железный» рубль, протянул дровоколу и с улыбкой изрек: «Вот тебе, Александр Палыч, рупь, иди на теплоход в бар и ни в чем себе не отказывай».

Бизнес же вот какой. На теплоходах в ресторанах оставался недоеденный хлеб. Саня уговорил шеф-поваров этот хлеб не выбрасывать в отходы. Накапливалось его целые мешки. Отдавали эти мешки ему бесплатно. Далее наш бизнесмен собирал по маршрутам пустые бутылки и сдавал их в барах на теплоходах за полцены. Мешки он таскал в поселок и обменивал их на молоко у владельцев коров. Молоко продавал нам — экскурсоводам. На вырученные от одного и другого «меропредприятия» деньги покупал у рыбаков свежую рыбу. Рыбу солил, вялил, затем продавал ее туристам. А уже на вырученные деньги, на «махлас», как он говаривал, покупал тройной одеколон, курево и чай для чифиря. Ну, еще и собачку всегда держал на откорм. Одним словом, жил «кум королю и сват министру».