Ярослав Ивашкевич - Мать Иоанна от ангелов

Хозяин, не расположенный шутить, подвинулся к Володковичу и начал тихо ему втолковывать:

— Говорю тебе, приятель, замолчи! Здесь теперь не до шуток! Один только новый приходский ксендз, тот еще ничего, знай, молится и больше ни на что внимания не обращает, а все прочие здешние люди — это истинная кара божья. Только и делают, что друг за другом шпионят да ксендзам в монастырь доносят…

— И много их там?

— Теперь четверо, пятый вот приехал. А на суд над покойным Гарнецом так двенадцать собралось. Те, что сейчас живут здесь, следят, не скажет ли кто что-либо греховное, и сразу на допрос — где, да что, да как? Господь бог тебя вдохновил или дьявол? А бес его знает, кто меня вдохновил, чтобы я цену за ночлег повысил! Может, и какой-нибудь праведник проезжий! Бедного нашего приходского ксендза вовсе безвинно сожгли — теперь они сами это понимают…

— А сестры плясать не перестали?

— Помилуй бог! Они еще похлеще штуки показывают! Что Гарнеца сожгли, ничего это не помогло!

— Значит, не был-он колдуном! — заключил Володкович, рад-радешенек, будто ему табун в сотню голов подарили, оглядел сидевших за столом и весело заржал. Казюк хмуро посмотрел на него.

— Понапрасну душу загубили! — заметил Одрын.

— Ну да, понапрасну, дорогой мой, понапрасну! Вот чепуха-то какая! веселился Володкович. Пани Юзя между тем снова вытерла стаканы полотенцем и, сладко улыбаясь, налила из кружки сивуху.

— За здоровье покойника! — засмеялся шляхтич.

— Эй, ваша милость, иди-ка ты, пан, спать, — со злостью сказал Казюк.

Пани Юзя удивленно посмотрела на него.

— Казюк, ты чего такой злой?

— Спать хочу.

— Ну, так иди. Возьми с собой этого парня.

Пани Юзя была родом из-под Варшавы и выговаривала слова мягко, нежно, добрые ее глазки, заплывшие жиром, смотрели на всех ласково, особенно на Казюка, который был парнем статным, хоть и неотесанным.

— Идем, — сказал он, хлопнув парубка по плечу.

Оба встали из-за стола и перекрестились.

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

На дворе было темно и тихо, против корчмы сплошной черной тенью высился монастырский костел, строгий и угрюмый. В монастырских окнах было темно, лишь в одном светился слабый огонек лучины. Парни пошли по хлюпающей грязи двора, было еще не поздно, хотя и темно. И вдруг с колокольни донесся одинокий, прерывистый звон маленького колокола.

— Звонят, — сказал парубок.

Они вошли в конюшню и уселись на широкой, покрытой кожухами лежанке. Лошади фыркали, бренчали цепями, в открытые ворота конюшни глядела теплая осенняя ночь, и, когда глаза привыкли к темноте, стали видны те самые звезды, которые ниспослали молитву отцу Сурину.

— Звонят, — повторил парубок. — Зачем они звонят?

Казюк лениво перекрестился и залез поглубже на лежанку.

— Такой здесь обычай, — сказал он. — Звонят за заблудившихся путников.

— Вот как!

— Да, так епископ говорил. За заблудившихся в лесу.

— В лесу заблудиться страшно, — заметил парубок.

— Ну, залезай и спи, — сказал Казюк. — Как тебя звать?

— Юрай.

— Залезай, Юрай. Завтра тебе в обратный путь.

— Да, надо. Ксендзы велели сразу возвращаться.

— А далеко до Полоцка?

— Далеко. Целый день ехали.

Юрай забрался на лежанку и прикрылся своим кожухом. Но он все глядел на звезды и спать, видно, не собирался. Казюк широко перекрестился. Юрай словно мечтал о чем-то или так задумался. Впрочем, и Казюку не хотелось спать.

— Казюк, — начал Юрай, — а ты в дьявола веришь?

— Верю.

— А ты видел его?

— Видел.

— Он с рогами?

Казюк, весело рассмеявшись, толкнул Юрая в бок.

— Дурачина!

— Чего так?

— Он с крыльями был. А лицом как мать настоятельница.

В туманном воздухе жалобно неслись одинокие, редкие удары колокола. Вот прорезал воздух один звук, потом он долго угасает, затихает, замирает, как звук задетой струны, — и вдруг раздается следующий и тоже уходит куда-то вдаль. Во всем местечке ни одного огонька, и не слышно иных звуков, только этот призыв к заблудившимся в лесу. Но, наверно, никто его не слышал, кроме этих двух парней на лежанке.

— А лес такой страшный, — медленно произнес Юрай. — Ой-ой! Едешь и едешь, черный такой, и ни души не видать. Как выехали мы на заре, так до самой Людыни никого не встретили. Только вот цыганку в корчме на перекрестке…

— Они-то в корчме наелись, — сказал Казюк, — а тебе за целый день ничего не дали…

— Дело привычное, — сказал Юрай и повернулся на другой бок.