Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Можно допустить, что и Майский и Галифакс были смущены ситуацией, хотя никто не заставляет с этим соглашаться. Прошло два месяца с тех пор, как Майский в последний раз виделся с Галифаксом и теперешнюю советскую позицию было не так-то легко защищать. Впрочем, так же как и британскую, имея в виду путаницу, накопившуюся в процессе англо-франко-советских переговоров за весну и лето. Иногда случались смешные ситуации после встречи Майского с британскими официальными лицами. Можете себе представить посла и министра, спешащих в свои кабинеты, и секретарей, которые торопятся записать их воспоминания об этой и последующих встречах. Историки должны быть благодарны им за такую аккуратность.

Ответ железного Молотова Майскому был резким и не сулящим ничего хорошего. «Англия, если она действительно хочет, могла бы начать с СССР переговоры о торговле, так как СССР остается и думает остаться нейтральным в отношении войны в Западной Европе, если, конечно, сама Англия своим поведением в отношении СССР не толкнет его на путь вмешательства в эту войну». Судьба Польши, Добавлял Молотов, зависела от многих факторов и противодействующих друг другу сил. В данный момент предсказать исход всего этого было невозможно. 22

На следующий день 27 сентября Майский передал Молотову краткое послание Форин офиса. В нем Галифакс не смог удержаться от довольно едких комментариев о непредсказуемости нынешней и всей предыдущей советской политики. Какого рода действия требуются от нас, спрашивал Галифакс, чтобы заставить Советский Союз отказаться от своего нейтралитета? Посол «не смог дать сколь-нибудь вразумительного ответа». 23

Несмотря на столь прохладное отношение Москвы, Майский все же хотел, похоже, проложить для англичан пусть узкую, но дорожку, и побудить Форин офис к сближению с советским правительством. В Лондоне на этот счет были самые разные мнения. Сидс в Москве просто мечтал о том, чтобы «вбить клин между двумя агрессорами». 24 Форин офис придерживался того же мнения и подумывал о посылке еще одной миссии в Москву. «Я готов предпринять любые практические шаги, — говорил Кадоган, — чтобы попытаться как можно дальше развести Германию и Советский Союз, а позднее, если окажется возможным, опять заставить его помогать нам и нашим друзьям». Посылка еще одной миссии в Москву представлялась однако нецелесообразной. Эту позицию разделял Ванситтарт, влияние которого было теперь невелико: «...Я надеюсь, что мы не падем так низко. Мы и так получили здоровенный пинок под зад. Можем получить и кое-что похуже и гораздо болезненней; но сейчас мы имеем по крайней мере моральную компенсацию в виде мнения других стран. А если унизимся до поездки в Москву, то потеряем и это. Давайте всеми средствами воздерживаться от ответа враждебностью на враждебность и сохраним на лице пусть кислую, но улыбку. И только не это!» Даже этот всегда реалистично мыслящий человек был разочарован и испытывал смущение за свое прошлое стремление к англо-советскому сближению.

Пока Майский трудился, чтобы хоть как-то выправить отношения с Британией, Суриц в Париже предпочитал вести себя тихо. Французы вовсе не были так склонны возобновлять обмен любезностями с Советским Союзом, несмотря на то, что Даладье сменил Бонне на посту министра иностранных дел. Бонне просто пересел в кресло министра юстиции, а Даладье был больше идеологом, чем реалистом. Всю свою ярость он обрушил на французских коммунистов. Хотя и ходили слухи, что Мандель и Эррио хотели нового дипломатического оживления и даже посылки представительной делегации в Москву, но на деле ничего не происходило. Суриц сообщал, что французы помимо своей военной «гимнастики» на западном фронте никакой помощи полякам не оказывали, а по Парижу ходили слухи, что войну хотят закончить, позволив немцам привести к власти марионеточное польское правительство, и это будет лучший выход для Франции и Британии. Суриц подозревал, что такая пассивность французов объяснялась тем, что они готовились к каким-то переговорам и они вообще более склонны примкнуть сейчас «к какой-либо сделке с Германией». 26 И Молотов, должно быть спрашивал себя: если уж французы ничего не делают для поляков, стали бы они что-нибудь делать для нас?

После захвата Советами Восточной Польши, Даладье вызвал к себе Сурица, чтобы заявить протест. Была ли это оборонительная акция, обусловленная нежеланием отдавать Германии часть польской территории, или это была акция, согласованная с Германией? Собирался ли Советский Союз аннексировать украинские и белорусские территории? Каковы вообще были советские намерения? Действовал ли СССР в союзе с Германией, или по собственной инициативе? Даладье потребовал у Сурица сообщить в Москву, что Франция и Британия намерены вести войну до конца. «Я не собираюсь подчиняться предостережениям разных лавалей и фланденов». И опять, как и в разговоре с Жаннени, солгав Сурицу о переговорах в Москве, Даладье добавил — без сомнения, чтоб выглядеть еще большим миротворцем, — что французское правительство все-таки заставило поляков дать право на проход войск, но было слишком поздно. Несколькими неделями позже, после того как Даладье произнес речь, в которой отвергал мирные предложения нацистов, все услышали как он сказал: «Не я написал эту речь. Это слишком тяжело. Я хочу единственной вещи: остановить все это». Клемансо любил повторять, что для того, чтобы руководить во время войны, нужно быть «мужиком с яйцами» — des couilles. 27 А Даладье их не имел.