Б Кузнецов - Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие)

Соответственно, изоляция от мира оказывается поисками нового мира, новой его картины, новых интегральных принципов бытия. Соответственно, "ученый-отшельник" становится активным преобразователем мира.

Фундаментальный динамизм неклассической науки меняет отношение поисков космической гармонии к борьбе за социальную гармонию, отношение постижения сущего к реализации должного, отношение науки к морали, научных идеалов к общественным. К этой проблеме мы вернемся в третьей части книги. Сейчас отметим только, что указанная проблема - не биографическая; это переход от биографии к истории. Причем не простой отбор биографических данных, обладающих историческим значением, оказавшихся ступенями общего поступательного движения науки. Нет, ощущение космической гармонии и воциальной гармонии, соединение объяснения сущего с реализацией должного включает исторический процесс в содержание индивидуальной жизни, делает это содержание бессмертным. К этим понятиям и проблемам мы сейчас и перейдем.

Смерть

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

НЕКЛАССИЧЕСКАЯ НАУКА

И ПРОБЛЕМА СМЕРТИ

И СТРАХА СМЕРТИ

СМЕРТЬ ГУЛЛИВЕРА

Последние годы

Стремление к истине ценнее, дороже уверенного обладания ею.

Лессинг

С конца сороковых годов в письмах Эйнштейна все чаще мелькают замечания об усталости, общей усталости от жизни. И вместе с ними все чаще звучит печальная, хотя и примиренная нота прощания с уходящими из жизни и с самой жизнью. Эта спокойная грусть похожа па то настроение, которое иногда охватывает человека в тихие вечера. Подобное настроение редко входит в логически упорядоченное мировоззрение человека, оно остается эмоциональным, сотканным из полутонов, неосознанным. Человеку жалко прошедшего дня, его навсегда исчезающей неповторимой индивидуальности, того, что было и уже навсегда кануло в Лету. Ему жалко и индивидуальной человеческой жизни. Грусть об уходящем дне не закрывает радостного ожидания следующего дня, грусть об уходящей индивидуальной жизни не противоречит оптимистическому ощущению бессмертия бытия в целом. Она дополняет его и неотделима от него. Признание ценности и неповторимости локального, конкретного, индивидуального делает эпикурейское отрицание смерти более человечным, оно превращает логическую формулу в человеческую эмоцию. В свою очередь, мысль о бессмертии бытия делает примиренной и какой-то прозрачной и акварельной грусть об исчезающей индивидуальной жизни.

284

Позже, в главе о связи между проблемой смерти и неклассической наукой, мы увидим очень яркую, отчетливо выраженную эпикурейско-оптимистическую линию в сознании Эйнштейна, его действительное игнорирование индивидуальной смерти и безразличие по отношению к ней. Но она не исключала грусти об уходящей жизни. Что характерно для Эйнштейна, это сочетание относительного безразличия к собственной жизни с интенсивной, хотя и примиренной, грустью об ушедших и уходящих близких людях. Они уходили один за другим. Выше говорилось о реакции Эйнштейна на смерть Эльзы, о его мыслях, связанных с самоубийством Эренфеста, с кончиной Ланжевена и Марии Кюри, с медленным угасанием Майи Эйнштейн, о котором он писал Соловину с такой - повторим еще раз это слово - примиренной и в то же время глубокой, щемящей грустью.

Эти чувства накладывались на постоянное ощущение одиночества, связанное с непостижимостью космической гармонии - все новыми неудачами при построении единой теории поля, с уже давним разделением дороги, по которой шел Эйнштейн, и дороги, по которой шло большинство физиков в тридцатые пятидесятые годы. Но недостижимой оказалась и моральная гармония, впечатления окружающей действительности были источником глубокой неудовлетворенности.

Как уже было сказано, трагический разрыв между тем, что ученый ждет от науки, и тем, что он может сделать в ней, был харакактерен не только для Эренфеста, но и для самого Эйнштейна. Но здесь существовало радикальное различие. Для Эйнштейна конфликт между научным прогнозом и научными результатами был по преимуществу вне личным. Он видел дальше, чем Эренфест, дальнейшие пути науки, и вместе с тем он глубже ощущал недостаточность того, что сделано, и трудность предстоящего пути. Недостаточность того, что сделано к середине столетия наукой в целом. Трудность того, что предстоит сделать науке в будущем.

Эйнштейн ощущал указанный разрыв как объективную черту новой, неклассической науки. Она лишила былой неподвижности самые фундаментальные принципы, и теперь частные результаты колеблют основные устои науки и открывают новые перспективы все более радикальных преобразований картины мира. Новые результаты включают не только ответы (лессинговское "уверенное обладание истиной"), но и новые вопросы, противоречия, прогнозы (лессинговское "стремление к истине").