Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Монса посадили в один из домов, бывших внутри крепости, едва ли не в тот самый, в котором замучили царевича Алексея.

В тот же день в городе говорили, что государь сам навестил Монса.

— Мне очень жаль тебя лишиться, но иначе быть не может, — сказал он камергеру.

На следующий день, в понедельник, 16 ноября, рано утром, на Троицкой площади, перед зданием Сената все было готово к казни. Среди сбежавшегося народа подымался высокий эшафот. На нем лежала плаха и ходил палач с топором. У помоста торчал высокий шест. Площадь гудела от множества голосов.

Около 10 часов вывели из крепости четырех преступников: Монса, в сопровождении пастора, его сестру Балк в открытых санях и двух других, которые следрвали за ними пешком.

Иоанн Лефорт так описывал казнь осужденного:

«Пока они ехали, все удивлялись мужеству Монса, в котором не было заметно ни малейшей перемены, преклонял ухо к устам пастора Назиуса и время от времени кланяясь своим знакомым, которых он встречал. Приехав на место казни, он смело взошел на эшафот, сам снял с себя шубу, постоянно внимая наставлениям пастора Назиуса. Секретарь суда явился прочесть приговор, который заключал в себе три его проступка, состоящих во взятках, в ябедничестве и в покровительстве незаконным прошениям, за что и был приговорен к смерти. По произнесении приговора, Монс низко поклонился, разделся и, положив голову на плаху, принял удар, отделивший его голову от тела».

Через несколько минут, голова бывшего камергера была на шесте. Кровь струилась из-под нее, стекая вниз по древу.

У обезглавленного трупа брата Матрена Балк выслушала приговор:

— Матрена Балкова! Понеже ты вступала в дела, которые делала через брата своего Виллима Монса при дворе его императорского величества, дела непристойные ему, и зато брала великие взятки, и за оныя твои вины указал его императорское величество: бить тебя кнутом и сослать в Тобольск на вечное житье.

Пять ударов кнутом по обнаженной спине получила бывшая гофмейстерина и статс-дама перед отправкою в ссылку…

На другой день, катаясь с Екатериной Алексеевной в фаэтоне, Петр Алексеевич проехал очень близко от столба, к которому была пригвождена голова Монса. Так близко, что едва ли платье императрицы не коснулось его. Не потеряв самообладания, она обратила свой взор на брошенные на эшафот останки Монса и без смущения сказала:

— Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности. (По смерти Петра она тут же вызволит из ссылки Матрену Балк).

Отношения между супругами резко переменились. Он перестал говорить с нею. Доступ к нему ей был запрещен. «Один только раз, по просьбе любимой его дочери Елизаветы, Петр согласился отобедать с той, которая в течение 20 лет была неразлучною его подругою», — напишет в «Истории Петра I» А. С. Пушкин.

Над ее канцелярией назначена ревизия, и доходы ее прекратились, так что она должна была занять у своих фрейлин 1000 дукатов, чтобы склонить этой суммой любимого денщика Петра I Василия Петровича ходатайствовать в ее пользу.

Все ее доверенные лица были удалены и заменены другими, на которых Петр мог полагаться. В опале оказался и Меншиков.

Все эти обстоятельства, вместе взятые, делали положение Екатерины ужасным; будущность же должна была представляться ей еще более печальною, так как, судя по происходящему, император мог изменить порядок престолонаследия в ущерб ей. Надобно было предупредить такую напасть.

Ситуация при дворе была обострена до такой степени, что и через много лет после болезни и кончины государя гуляла молва, будто не в личных интересах Екатерины I и Меншикова было допустить выздоровление императора и что, весьма вероятно, они предупредили природу, и болезнь Петра Алексеевича привела искусственными мерами к печальной развязке скорее, чем следовало его крепкой натуре, чему, впрочем, верить не стоит.

Отвергнутый женой, предавшей его с Монсом, раздраженный ее неверностью, перенес он гнев и на своих дочерей, и теперь, в канун 1725 года, вероятно, предчувствуя приближающуюся кончину, как никогда ощущал свое одиночество. О первой жене — Евдокии Лопухиной вряд ли он думал, но вот о внуке…

Перед кончиной Петр I ничем не подтвердил свое намерение (если оно действительно было) передать престол именно Екатерине.

Но кто мог получить его?

Старшая дочь Анна, получившая от отца, незадолго до его кончины, благословение на брак с герцогом Шлезвиг-Голштейн-Готорпским Карлом-Фридрихом, согласно брачному контракту, подписанному 24 ноября 1724 года, отказывалась за себя и за супруга от права на российскую корону. Правда, в контракте была секретная статья, по которой Петр мог назвать наследником кого-либо из детей, родившихся от этого брака, но говорить о том было преждевременно. Молодые еще не отпраздновали свадьбы.