Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

В том году царевич был взят Петром в поход (первый для Алексея Петровича) в звании солдата Бомбардирской роты. По взятии Ниеншанца, после торжественного возвращения в Москву, в ноябре 1703 года, Петр сказал Гюйссену в присутствии царевича, Меншикова, Головина и других министров: «Узнав о ваших добрых качествах и; вашем добром поведении, я вверяю единственного моего сына и наследника моего государства вашему надзору и воспитанию. Не мог я лучше изъявить вам мое уважение, как поручив вам залог благоденствия народного. Не мог я ни себе, ни моему государству сделать ничего лучше, как воспитав моего преемника. Сам я не могу наблюдать за ним: вверяю его вам, зная, что не столько книги, сколько пример будет служить ему руководством».

Внимательные иностранцы отмечали некоторую суровость, проявляемую отцом по отношению к сыну. У Гюйссена встречаются указания на то, что Петр Алексеевич строго обходился с сыном и приказывал Меншикову относиться к нему без лести. Плейер, посол австрийский в России, рассказывал о слухах, что в лагере под Ниеншанцем Меншиков, схватив Алексея Петровича за волосы, повалил его на землю и что государь не сделал любимцу своему за то никакого замечания.

К Меншикову Алексей будет испытывать неприязнь до конца жизни. Не раз он рассказывал позже, как Александр Данилович бранил его при честном народе «поносными словами».

В марте 1704 года царевич отправляется с воспитателем под Нарву и находится там во все время осады. По взятии ее возбужденный победой Петр, обойдя полки, под звуки музыки и барабанного боя, обмениваясь с генералами радостными мыслями, заходит в главную квартиру фельдмаршала Очилова, где находился царевич, и говорит ему:

«— Сын мой! Мы благодарим Бога за одержанную над неприятелем победу. Победы от Господа. Но мы не должны быть нерадивы и все силы обязаны употреблять, чтобы их приобресть. Для того взял я тебя в поход, чтобы ты видел, что я не боюсь ни труда, ни опасности. Понеже я, как смертный человек, сегодня или завтра могу умереть, то ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен, при твоих летах, любить все, что содействует благу и чести отечества, верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить никаких трудов для блага общаго. Как мне невозможно с тобою везде быть, то я приставил к тебе человека, который будет вести тебя ко всему доброму и хорошему. Если ты, как я надеюсь, будешь следовать моему отеческому совету и примешь правилом жизни страх Божий, справедливость и добродетель, над тобою будет всегда Благословение Божие; но если мои советы разнесет ветер, и ты не захочешь делать то, чего желаю, я не признаю тебя своим сыном; я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в сей и в будущей жизни.

Слезы появились на глазах мальчика. Он прижался к руке отца и, поцеловав ее, сказал с горестью:

— Всемилостивый Государь-батюшка, я еще слишком молод и делаю, что могу. Но уверяю ваше величество, что я, как покорный сын, буду всеми силами стараться подражать вашим деяниям и примеру. Боже! сохрани вас на многие годы в постоянном здравии, чтобы я еще долго мог радоваться столь знаменитым родителем».

Из Нарвы царевич отправился в Москву и там, при торжественном возвращении русских войск, 19 декабря 1704 года, поздравил отца с победами у Воскресенских ворот; по окончании приветствия стал в ряды Преображенского полка в строевом мундире.

В личной жизни Петра между тем произошло немаловажное событие: в доме фаворита А. Д. Меншикова он узнал мекленбургскую пленницу Марту Самуиловну Скавронскую, которую взял себе.

Могли ли знать отец и сын, какую роль сыграет в жизни каждого из них эта женщина? Осторожный М. П. Погодин замечал, что ее отношения, если даже не положительные действия, вместе с кознями Меншикова, решили впоследствии судьбу царевича.

1704 год прошел для Алексея благополучно. Отец был им доволен. Но неожиданно царь отправляет с дипломатическими поручениями Гюйссена за границу. Внимательные приближенные и иностранцы, находящиеся при дворе, отмечают, что поручения, данные Гюйссену, незначительные и их мог выполнить любой другой человек. Царевич остается без должного руководства. Парижский двор просит прислать Алексея для воспитания во Францию. Петр отклоняет предложение. Многие считают поведение царя преднамеренным и видят в том интриги Меншикова.

«Что значит это удаление от царевича нужнейшего человека в самое важное для него время, от 15 до 20 почти лет? — пишет М. П. Погодин. — Поручения, данные Гизену (Гюйссену. — Л.А .), очень незначительные и легко могли быть исполнены всяким другим. Он нашел невесту для царевича, но это было уже в последнем году его отсутствия. Куда девалась прежняя заботливость царя о занятиях сына? Если были какие-либо распоряжения, они сохранились бы наверное, как сохранились донесения токарного мастера, немца, о расположении царевича к этому искусству. Сам Петр был занят, Меншиков жил в Петербурге, и царевич оставался на своей воле, в Преображенском, года с два, т. е. 15 и 16 год. В продолжение этого времени, мы знаем только 14 писем царевича к отцу, с вопросами о здоровьи. Не видать ли уже здесь, в отстранении Гизена, как и прежде в удалении Нейгебауэра, тайного намерения Меншикова приучать царевича к праздности и лени, давая ему простор и свободу для препровождения времени с его родными, приверженцами старины, с попами и монахами, к которым он получил известное расположение еще при матери, — и тем приготовить будущий разрыв с отцом. Меншиков мог, под каким-нибудь благовидным предлогом, подать злоумышленный совет Петру, послать Гизена в чужие края. Так и думали иностранцы, даже в близкое время: Бюшнич, Левек и Кокс».