Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Внешне она была так же беспечна, что многих вводило в заблуждение.

Правительница и цесаревна вновь находились в величайшем согласии друг с другом; они посещали одна другую почти каждый день, совершенно без церемоний и, казалось, жили, как родные сестры.

Приветливо кланялась Елизавета Петровна каждому знакомцу, любезно улыбалась преображенцам. Она была весьма проста со всеми. Она была на людях, и это, цесаревна знала, притягивало, рождало симпатию к ней, мысли о ее неудавшейся судьбе.

Солдаты до такой степени считали ее своей, что во время ее катаний около Смольного двора вскакивали на облучок ее саней, зазывая к себе то на крестины, то на именины. Она не отказывалась.

— Если отец мой в каждом доме мог спокойно спать, то и я тоже, — говорила она.

Но едва возникала малейшая угроза ее безопасности, она отметала приглашения мгновенно.

«Елизавета Петровна, — писал фельдмаршал Миних впоследствии в своих мемуарах, — выросла, окруженная офицерами и солдатами гвардии, и во время регентства Бирона и принцессы Анны чрезвычайно ласково обращалась со всеми лицами, принадлежавшими к гвардии. Не проходило почти дня, чтобы она не крестила ребенка, рожденного в среде этих первых полков империи, и при этом не одаривала бы щедро родителей или не оказывала бы милости кому-нибудь из гвардейских солдат, которые постоянно называли ее «матушкой». Елизавета, имевшая свой дом вблизи новых Преображенских казарм, часто бывала в нем и там виделась с Преображенскими офицерами и солдатами. До правительницы стали доходить слухи об этих собраниях, в особенности часто о них доносил ей ее супруг, постоянно опасавшийся происков Елизаветы, но Анна Леопольдовна считала все это пустяками, на которые не стоило, по ее мнению, обращать никакого внимания. Угодливые голоса вторили ей в этом случае, и по поводу сношений цесаревны с солдатчиной при дворе только насмешливо повторяли, что она «водит компанию с Преображенскими гренадерами».

Нолькен просил подписать обязательство, текст которого бы гласил, что цесаревна доверяет шведскому послу просить короля Швеции оказать ей помощь в захвате власти и что она обещает одобрять «все меры, какие его величество король и королевство шведское сочтут уместным принять для этой цели».

Елизавета отказывалась сделать это.

Министр иностранных дел Швеции Гилленборг потребовал, чтобы цесаревна прибыла в Стокгольм, «когда наступит момент нанесения решительного удара».

Сие требование тоже было отвергнуто ею.

Нолькен и Шетарди, посоветовавшись, пришли к обоюдному согласию, что нерешительность ее, касающаяся неподписания обязательства, обусловлена тем, «что партия ее с которой она не может не советоваться, ставит ей на вид следующее: она сделается ненавистной народу, если окажется, что она призвала шведов и привлекла их в Россию».

В марте 1741 года министр иностранных дел Англии Гарринтон, чрез посла Финча, довел до сведения дружественного петербургского двора следующее: «В секретной комиссии шведского сейма решено немедленно стянуть войска, расположенные в Финляндии, усилить их из Швеции… Франция для поддержки этих замыслов обязалась выплатить два миллиона крон. На эти предприятия комиссия ободрена и подвигнута известием, полученным от шведского посла в Санкт-Петербурге Нолькена, будто в России образовалась большая партия, готовая взяться за оружие для возведения на престол великой княжны Елизаветы Петровны и соединиться с этой целью со шведами, едва они перейдут границу. Нолькен пишет также, что весь этот план задуман и окончательно улажен между ним и агентами великой княжны, с одобрения и при помощи французского посла маркиза де ла Шетарди; что все переговоры между ними и великой княжной велись через француза-хирурга, состоящего при ней с самого ее детства».

Остерман и Антон-Ульрих внимательно выслушали Финча.

Для Елизаветы Петровны наступила тревожная пора. К тому же она сделала большую ошибку, думая переманить на свою сторону всесильного начальника тайной канцелярии Ушакова. Она даже видела его во главе своего движения, о чем советовалась с Шетарди. Но Ушаков грубо отверг ее предложение.

В довершение ко всему пришли тревожные вести из Швеции.

Собравшийся в Стокгольме сейм, не желая допускать подкупов и разных неблаговидных проделок, которые дозволяли себе иностранные министры в Стокгольме, воспретил всем, занимающим какие-либо государственные должности, иметь какие-либо прямые или косвенные сношения с иностранными министрами. В то время, как пишут, не пользовался популярностью в Стокгольме русский министр Михаил Бестужев-Рюмин, и за ним и его действиями следили там очень зорко. В ночь на 8 марта 1741 года у Бестужева был первый секретарь канцелярии по иностранным делам барон Гилленштиерн — враг французской и друг русской партии; по выходе на улицу его схватили и подвергли немедленному строгому допросу. Гилленштиерн был сначала приговорен к смертной казни, но потом его только выводили несколько раз к позорному столбу и посадили в тюрьму на всю жизнь.