Михаил Геллер - Вехи 70-летия. Очерк советской политической истории

Хрущев говорил о вине Сталина, поверившего Гитлеру и мешавшего подготовиться к внезапному нападению врага, о вмешательстве Сталина в ход военных операций, что часто приводила к тяжелейшим неудачам и потерям. Хрущев говорил о высылке целых народов — карачаевцев, калмыков, крымских татар, ингушей, чеченцев и других — по ложным обвинениям в сотрудничестве с врагом. «Украинцы, — добавил первый секретарь, — избежали этой участи только потому, что их было слишком много и не было места, куда их сослать. Иначе он их тоже сослал бы». Наконец, было сказано о «самодурстве» (слово употребленное Хрущевым) Сталина в международных отношениях.

Одновременно, Хрущев настаивал, что Сталин делал все то, что делал с добрыми намерениями: «Он считал, что так нужно поступать в интересах партии, трудящихся масс, во имя защиты революционных завоеваний». Задача, следовательно, заключалась только в уничтожении «последствий культа личности» и продолжения «ленинского пути к новым успехам, новым победам».

Несмотря на отсутствие анализа феномена «культа личности», несмотря на колебания в оценке деятельности Сталина, «тайный доклад» Хрущева был ударом по фундаменту советской системы: был разоблачен бог, низведен на землю и обвинен в «ошибках» генеральный секретарь. Последствиями — прямыми и косвенными — были глубокие трещины, появившиеся в монолите советской империи (польский «октябрь» 1956 г., революция 1956 г. в Венгрии), «разброд и шатание» внутри Советского Союза.

Послесталинское десятилетие — «время Хрущева». Ловко маневрируя, Хрущев убедительно доказывает, что он был лучшим учеником в сталинской школе политической интриги. В феврале 1956 г. Маленков просит «освободить» его от поста председателя Совета министров из-за «неподготовленности». Его пост достается ближайшему союзнику Хрущева Н. А. Булганину.

Восхождение Хрущева к вершине советской пирамиды, завершившееся созданием «культа» его личности, продемонстрировало неизбежность сталинской модели овладения властью. Хрущев заменяет одни «винтики» партийной машины другими, не трогая самой машины. Сталин первым, Хрущев вторым (его преемники после него) продемонстрировали, что овладение властью (замена аппарата «своим») лучше всего осуществляется в процессе «реформ». Сталин завершил свое «неудержимое восхождение» во время «революции сверху» 1929—34 гг. Хрущев — в эпоху разоблачения «культа личности». Необходимость изменений после смерти Сталина была очевидной. Однако все изменения, все реформы — в экономике, социальной жизни, культуре — имели «сверхзадачу» — укрепление власти первого секретаря ЦК. В хрущевскую эпоху стало очевидным — это подтвердится в будущие годы: реформаторская деятельность неразрывно связана с проблемой власти; только в период «восхождения» к власти делаются попытки осуществить реформы.

Названия советских исторических эпох не вызывают, как правило, приятных ассоциаций: военный коммунизм, коллективизация, ежовщина, ждановщина. Есть два исключения — НЭП и «оттепель». Слово «оттепель» в отнесении к политической и общественной жизни России было впервые употреблено Герценом после смерти Николая I. Сто лет спустя И. Эренбург называет свою повесть (1954) «Оттепель» , выражая надежду на смягчение режима, связанного с именем Сталина.

Первой ласточкой «оттепели», еще до появления слова, была статья писателя Владимира Померанцева «Об искренности в литературе», появившаяся в «Новом мире» в декабре 1953 г. — через 9 месяцев после смерти Сталина. Автор свидетельствовал, что ложь стала законом жизни, что необходимо «обогащение тематики», т. е. искренний разговор о важнейших проблемах жизни страны. Никита Хрущев очень хорошо видел суть «оттепели». Он вспоминает: «После войны, после смерти Сталина люди, как говорится, сняли замки со своих ртов, и люди получили возможность, не оглядываясь, что их посадят, делать замечания. Возросли потребности, я бы даже сказал, что не потребности возросли, а возросли возможности, говорить о потребностях». Поскольку в Советском Союзе нет других возможностей (кроме литературы) выражения взглядов, чувств, пожеланий, именно она стала носительницей идеи «оттепели», идеи открытого (в строго контрольных рамках) разговора о «потребностях». Возможность естественного, не руководимого сверху, разговора с властью (о «потребностях»), казалась кощунством, разрушением основ системы. Хрущев признает: «К характеристике этого времени, как оттепель, мы все-таки не совсем положительно относились… С одной стороны, мы действительно допустили послабление, если выражаться грубым политическим языком, и ослабили контроль, и свободнее стал народ высказываться в беседах, и в печати — в газетах, журналах и литературе… С другой стороны, были такие люди, которые не хотели этой оттепели. Они даже упрекали и говорили, вот если бы Сталин был жив, этого он бы не позволил и этого не позволил».