Василий Лебедев - Искупление

- Семен Верблюзига! - окликнул Дмитрий. - Ты пришел с захода солнца, проехал немцев и Литву, украйные земли... Ведомо ли тебе, сколько ведет на нас Ягайло?

Купец Верблюзин неторопко вытолкался вперед и остановился, посверкивая кончаром на поясе. Он поклонился, держа шапку в обеих руках, под грудью, и твердо ответил:

- У сорока тыщ, княже, воинства у Ягайлы, но ни белая русь, ни украйные люди не идут с ним. Ведомо мне учинилось, что и златом и угрозою манил и гнал их Ягайло, но не пошли они на нас - кто во леса-болота утек, кто плеть принял, а не пошел, истинно реку...

- Добре... - промолвил Дмитрий со вздохом облегчения. - А вам, сурожане, велю оставатися тут, и, коль не свидимся на этом свете, разносите по миру весть о завтрашнем побоище, а горькую или веселую - ныне нам неведомо.

Подъехал с сотней теремной духовник Нестор при светоче. Дмитрий, Боброк, а за ними мечник Бренок и вся сотня кметей из тысячи Григория Капустина вместе с препоясанным на брань Нестором - все стали осторожно спускаться к воде. Отыскали ближний брод, высветив светочем черное месиво земли от тысяч копыт, и парами въехали в воду, тотчас доставшую до стремян.

* * *

За два минувших года Федор Кошка заметно сдал, сник и даже будто постарел. Оттого ли, что на Воже стрела попала ему в мягкое место и все бояре на Москве скалили зубы, или оттого, что не стало его задушевного друга, Мити Монастырева, к которому они были привязаны вместе с Кусаковым, ревнуя и ссорясь? Теперь, когда на Воже погиб и Кусаков, Кошка каялся и корил себя за все нелестные мысли, за все грубые слова, сказанные Кусакову... Была у Кошки и еще одна душевная ухабина. Он никак не мог отделаться от нежданного и тяжелого виденья, преследовавшего его вот уж вторую неделю. В последний день в Москве, перед выступлением полков из Кремля, увидел он на паперти церкви Михаила-архангела калеку с отрубленной правой рукой и порушенным левым плечом. В каком-то сражении его "перекрестили" саблей, и вот мается, христова душа, мыкается по свету, никому не нужный, голодный, вечно убогий в своем безручье. "Завтра только бы не это... - накатила опять непрошеная дума на Кошку. - Лучше в самое пекло адово, лучше голове моей на траве лежати, нежели убогостью до конца дней своих обремененным быть..."

Ветки дуба над головой были еще густы, они еле заметным облаком охватывали звездное небо, громадное, исполненное тайны и неведомых страстей. Что сулит оно ему, Кошке? Что сулит всему запасному полку и всем тем, что стали ныне в ночи на поле Куликовом?

Кошка смотрел в небо, усыпанное звездами, а видел вершины деревьев, таинственно и живо подрагивавшие в некоем неведомом и неверном свете. Он с удивлением сел на попоне, опершись рукой о лежавшее под боком седло, и смотрел на вершины дерев, пока не догадался, что это играют отсветы высоких и многих костров, зажженных на поле. А здесь было сумрачно, тесно и все же немного жутко. Над громадной, сейчас невидимой поляной стоял непривычный для великого числом воинства потаенный шепот, похожий на шелест листьев в осеннем лесу. Изредка цокнет копье о чей-то меч или щит, и снова тихий шелест, да где-то в отдалении, у самого Дона, нет-нет и проржет конь из отогнанных туда семнадцати табунов их засадного полка. Вот забрезжит рассвет, разберут коней, оседлают и станут ждать. Чего? Долго ли? Тяжело вот так, одному. Иные дети боярские поразошлись по своим тысячам, и теперь уж не своя воля...

Поблизку от Кошки осмелел московский мезинный люд. Отужинали, отмолились, а сон, видать, тоже не идет. Гудят из бороды в бороду - и то отрада:

- Эка невиданная силища собралась! У пяти десятков прожито мною, а и думать не думалось, что-де Русь многолюдна.

- Наросло нас, ровно травы сквозь борону в заулке.

- На траву и покос поспел...

- Горька истина твоя: косец поблизку и коса востра...

- Бог милостив... Одолеть бы ворога токмо... В этот разговор двоих вошел третий:

- Одолеем! На то и силою купно сошлися!

- Воистину купно! Не бывало так-то в досельни годы!

- Собирались и в досельни, да токмо за тем, дабы бороды драть друг дружке!

- Вот уж истинно так! Сотона разум помутил предкам нашим, вот и грешили исстари супротив земли своей ради выгоды своей князья да бояре, нечестивых накликали на Русь, превелико душ сгинуло по винам их многотяжким, искупятся ли те вины?

- Тяжко ныне искупление, да свято!..

Кошка поднялся, толкнул слугу своего, дабы не спал покуда, и направился проверять сторожу, поставленную им у ближнего к Орде края дубравы. Там, у речки Смолки, затаилась сотня сторожевая. Не дремлют ли тоже? Не приведи бог, коли выведает Мамаево око их засадный полк - надежду великого князя, надежду завтрашнего дня...