Владимир Николаев: Сталин, Гитлер и мы

В 1918 году Гитлер попал под газовую атаку и временно ослеп, снова оказался в госпитале, где и узнал о падении кайзера и революции в Германии. Именно тогда он окончательно решил посвятить себя политике во имя реванша за поражение Германии в войне. Он был готов к новому бою, на сей раз — на политической арене. Он вспоминал: «Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал и был вне себя от негодования по поводу той гнусной агитации, которая явно на наших глазах губила фронт. Этот психологический яд был равносилен прямому подкашиванию наших сил. Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих преступных невежд и безвольных манекенов руководителем нашей пропаганды оказался я, то исход войны был бы для нас совершенно иным».

Вот какие амбиции клокотали в сердце ефрейтора! Да и как ему было не возмущаться?! Ведь когда он вернулся в 1918 году из госпиталя в свой полк, то застал там… совет солдатских депутатов! Гитлер ушел из полка и нанялся охранником в лагерь для военнопленных. Тоже весьма красноречивый поступок. Но долго ему сокрушаться не пришлось, революция в Германии не состоялась, и он с большим рвением давал показания перед армейской следственной комиссией, разоблачая тех, кто был замешан в революционных событиях. Тут Гитлера заметили, и армейское командование направило его на специальные пропагандистские курсы, проводившиеся «националистически настроенными» профессорами Мюнхенского университета. После окончания курсов Гитлер был оставлен в армии и направлен в некое «инструкторское подразделение» в лагерь для демобилизованных солдат. Он вспоминает: «Еще будучи офицером по политпросвещению, я часто выступал перед солдатами». Говоря по-нашему, он стал политруком. В этом каче с тве он быстро выдвинулся, подготовив для своего начальства докладную записку об «опасности, которую представляют в настоящее время для немецкого народа евреи» (к этой навязчивой гитлеровской идее мы еще вернемся).

В конце 1919 года Гитлер вступил в Германскую рабочую партию, националистическую по сути, причем стал там ответственным за пропаганду и агитацию. В начале 1920 года по его инициативе эта организация была названа так: «Национал-социалистическая рабочая партия Германии», затем ее сокращенно стали называть нацистской. Стоит обратить внимание, что в ее названии стоит определение «рабочая», — эта демагогия, несомненно, способствовала привлечению новых членов из рабочей среды. В том же 1920 году Гитлер демобилизуется и начинает карьеру пропагандиста-профес- сионала на политической арене. Как и все его сподвижники по нацистской партии, он именует себя прежде всего революционером, защитником интересов трудящихся. То есть формально с этого момента Гитлер и Сталин в одном и том же качестве идут параллельно, по весьма схожим дорогам. Гитлер пишет в книге «Моя борьба»: «Единственное, что воспринимают массы, — это беспощадность силы и грубость ее речей, чему в конечном счете они и покоряются». Сталин никогда не был столь откровенным, но все его действия проходили как бы под этим лозунгом.

В бесконечном ряду совпадений и сходства в судьбах Сталина и Гитлера первая мировая война стоит на одном из главных мест: для обоих она открыла безграничные политические перспективы. Что стало бы со Сталиным, если бы война не спровоцировала Октябрьскую революцию? И как бы без войны Гитлер выбился в люди? В то же время даже при таком мощном трамплине, каким явилась для обоих война, их взлет во власть был поразителен. Известный английский историк А. Буллок замечает: «Каждому, кто мог наблюдать Сталина и Гитлера в возрасте до тридцати лет, само предположение, что тот или другой сыграют одну из главных ролей в истории XX века, показалось бы абсурдным».

Никто не подводил меня к заключению об удивительном сходстве Сталина и Гитлера, между немецким нацизмом и советским коммунизмом. Это сделала сама жизнь, обстоятельства, с детства окружавшие меня.

Первый и главный источник моих знаний и убеждений — книги. С детства читал запоем, в основном русскую и западную классику. Советской литературы тогда было еще мало, не успели написать. Неизгладимое впечатление производили стихи, с раннего детства слышал их от отца. Он был любитель выпить и при этом всегда декламировал Некрасова и Есенина. Вслед за ними ко мне пришли Пушкин и Лермонтов. По-моему, все это — самая вольнолюбивая поэзия. Она так же, как и классическая проза, не знает почтения к тирании и учит ее ненавидеть.