Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы

Как и в мирное время, в годы массового террора, вождь и во время войны, когда весь народ и без его призыва встал на защиту Родины, все равно полагался только на террор, страх и ложь. Он сделал все, чтобы на эти три его постоянных кита опиралась наша военная сила — от мобилизации и военных училищ до фронта. Помню суровые и вымеренные по часам и минутам будни в училище. С утра до вечера занятия. Много муштры. Все время хочется спать и есть. Но вот железный порядок очередного дня ломается. Общее построение! Нас ведут в большой зал. На сцене — члены военного трибунала. Перед ними наш однокашник. Он тайком сбегал на волю на несколько часов, «сходил в самоволку». Попался. В результате причислен к дезертирам. За это его и судят. Всем нам в назидание. Процедура недолгая, формальная, без затей, смысл ее в финале.

Зачитывается приговор. Его заключительные слова звучат примерно так: «…заслуживает быть приговоренным к высшей мере наказания — расстрелу. Принимая во внимание чистосердечное признание и тот факт, что проступок совершен впервые, суд считает возможным приговорить такого- то к заключению сроком на десять лет. Но, учитывая военное время, суд постановляет отложить применение приговора до окончания войны и направить такого-то в штрафную роту».

В рядах штрафников (их тогда считали на сотни тысяч) можно было смыть свою вину только кровью. Погибнешь — сам виноват, будешь ранен и выживешь — пожалуйста, обратно на фронт, но уже в обычную часть, не штрафную. Большинство штрафников погибало, потому что их бросали в самые опасные места, из них, между прочим, составлялись целые корпуса и даже армии.

Тот суд в зале училища расстрелом не завершился, но так случалось далеко не всегда. И часто после приговора осужденных расстреливали прямо перед строем сослуживцев или же перед строем тех частей, какие оказывались под рукой. Высшая мера наказания была и высшей воспитательной мерой.

Перенял Сталин у фюрера еще и виселицы. На них казнили немецких военнослужащих и прислуживавших им во время оккупации полицаев из местного населения, то есть советских граждан. Вешали в людных местах, на городских площадях, в присутствии войск и населения. Так, например, в декабре 1943 года газеты сообщали, что такую казнь в Харькове наблюдали более 40 тысяч человек. Вскоре после освобождения от блокады Ленинграда в городе состоялась такая же публичная казнь. В цепь охранения были выделены военные моряки. Многие мои сослуживцы по команде, но с большой охотой отправились на это мероприятие, от которого я воздержался. Мне это удалось, потому что я был старшиной и пользовался некоторой свободой по сравнению с рядовыми.

По-моему, самым страшным в армии и на флоте был так называемый СМЕРШ — «Смерть шпионам» — организация по типу тогдашнего НКВД (КГБ, ФСБ). Ее бесчисленные откормленные и наглые сотрудники день и ночь следили за всем личным составом — от последнего рядового до генералов и маршалов. Их боялись все. Как и на гражданке, они часто высасывали из пальца якобы преступные дела, чтобы показать свою необходимость и пользу, а главное, чтобы не загреметь на фронт самим. Жили они безбедно и себя под пули и бомбы не подставляли. А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» подробно описал эту организацию, жертвой которой он стал в самом конце войны. Кстати, такой порядок был заведен тоже по немецкому образцу, там глаза и уши фюрера были повсюду и тайно осуществляли всеохватную слежку, в том числе и в армии. Так по обе стороны необъятного фронта существовали абсолютно схожие карательные организации, на которых держалась вся власть Гитлера и Сталина.

Рука подлинного мастера может всего в нескольких словах описать такое явление, про которое обычный человек с его возможностями должен толковать долго и подробно, чтоб другие поняли. Вот всего несколько строк из Солженицына все про тот же СМЕРШ или армейскую контрразведку:

«На одиннадцатый день после моего ареста три смершевца-дармоеда, обремененные тремя чемоданами трофеев больше, чем мною (на меня за долгую дорогу они уже положились), привезли меня на Белорусский вокзал Москвы. Назывались они спецконвой, на самом деле автоматы только мешали им тащить тяжелейшие чемоданы — добро, награбленное в Германии ими самими и их начальниками из контрразведки СМЕРШ 2-го Белорусского фронта, и теперь под предлогом конвоирования меня отвозимое семьям в Отечество. Четвертый чемодан безо всякой охоты тащил я, в нем везлись мои дневники и творения — улики на меня.