Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы

Почему же Гитлер и Сталин так боялись друг друга? Потому, что каждый опасался неожиданной агрессии со стороны своего соперника, боялся быть застигнутым врасплох. Годами они готовились к войне (оба — к агрессивной, наступательной, захватнической!), но никак не могли выйти на тот уровень вооружений, который позволил бы фюреру обрушить свою мощь на восток, а Сталину — на запад. Из-за постоянно преследовавшего их страха друг перед другом они так и начали войну между собой, будучи совсем к ней не готовыми. Вот одно из многих аналогичных признаний фюрера, сделанных в застольном кругу самых близких людей: «Моим кошмаром был страх, что Сталин может перехватить у меня инициативу… Война с Россией стала неизбежной… Ужасом этой войны было то, что для Германии она началась слишком рано, и слишком поздно».

Пожалуй, самым примечательным из соображений фюрера по этому поводу оказалось признание, сделанное перед самым концом войны, в феврале 1945 года (в подобных обстоятельствах люди обычно не лукавят, Гитлер понимал, что его конец близок): «Упреждающий удар по России был нашим единственным шансом разбить ее… Время работало против нас… На протяжении последних недель (май — июнь 1941 года. — В.Н.) меня не отпускал страх, что Сталин опередит меня».

Опасения фюрера не были напрасными. Сталин изо всех сил готовился не к обороне, а к нападению. Он рассчитывал воспользоваться войной Гитлера на Западе, ударить ему в спину и захватить для начала Восточную Европу, Балканы, турецкие проливы и, если получится, Германию. Возможно, ему это и удалось бы, если бы Гитлер так быстро не расправился с Западной Европой, включая Францию, казавшуюся столь могущественной. Такой блицкриг фюрера стал полной неожиданностью для Сталина, ему оставалось только верить, что дальше Гитлер двинется на Англию. С осени 1939 года фюрер усиленно внушал Сталину, что именно так он и собирается поступить.

А конец лета 1939 года принес такую сенсацию, от которой весь мир только ахнул: 23 августа был заключен советско-германский договор о ненападении. Трудно припомнить другой такой крутой поворот в современной истории. Его могли срежиссировать только Гитлер и Сталин с их безграничным цинизмом. Можно вспомнить, что накануне второй мировой войны, развязанной Гитлером в 1939 году, мы заняли такую позицию: «Новую империалистическую войну затеял и ведет один блок — союз фашистских держав, угрожающий всем народам». День и ночь наша пропаганда проклинала «фашистских людоедов» и «фашистских агрессоров».

Наш неожиданный союз с «людоедами» и «агрессорами» был делом рук именно Гитлера и Сталина. Они в своем стремлении к мировому господству, то есть фактически друг против друга, столкнулись на узкой дорожке над пропастью и решили на какое-то время остановиться, чтобы затем половчее скинуть в бездну соперника. Маршал Жуков вспоминал: «У Сталина была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключенного пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот».

В то время я был уже подростком и хорошо помню, какое изумление в нашем обществе вызвал столь внезапный союз с фашистской Германией. Ничего поначалу не понявший народ, тем не менее, как всегда при Сталине, безмолвствовал в ожидании его личной команды.

Тогда во всеуслышание можно было по своей инициативе выражать только безграничную любовь и преданность Сталину за все решительно, что бы он ни сделал, что бы он ни сказал.

Из канувшей в Лету эпохи память хранит не так уж много отчетливых картинок, у меня одна из них, очень яркая, связана именно с этим резким поворотом в отношениях между СССР и Германией.

С детства я любил футбол, регулярно ходил на стадион «Динамо», который почти каждый раз бывал переполнен (телевизора тогда еще не было). И вот однажды в погожий августовский денек, в разгар футбольного матча, на глазах у десятков тысяч болельщиков, из-за трибуны стадиона выплыл, причем низко-низко, брюхатый, серый в закатном солнце самолет с фашистскими знаками, он прямо над нами шел на посадку на Центральный аэродром, находившийся неподалеку. И стадион замер. Все собравшиеся на нем впервые в жизни видели над собой фашистский самолет. Кто из них мог знать в ту минуту, что Гитлер и Сталин неожиданно договорились между собой и что нацистский министр иностранных дел Риббентроп поспешил прилететь в Москву? Но никто не раскрыл рта. Ни одного возгласа или недоуменного жеста. Ни одного… Даже в такой ситуации рабам не положено удивляться, во всяком случае нельзя выражать свои чувства. Свастику в московском небе переполненный стадион молча проглотил, хотя тогда не было в нашей стране страшнее слова, чем «фашист».