Август Кубичек: Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940

Теперь он заговорил о книге Рабитша. Этот человек учился в реальном училище Линца на несколько лет позже Гитлера и с самыми лучшими намерениями написал книгу о его школьных годах. Но Гитлер был очень раздражен, потому что Рабитш не знал его лично. «Послушайте, я не согласен с этой книгой с самого начала. Есть только один человек, который может писать о моей юности, который по-настоящему знал меня, и этот человек вы, Кубичек». Вызвав адъютанта, он сказал: «Запишите то, что я сказал». При этом он снова взял мою руку. «Видите, Кубичек, как необходимо, чтобы мы с вами регулярно разговаривали. Когда у меня появится возможность, я снова позову вас». Встреча закончилась, и я в изумлении покинул гостиницу.

С того времени воды моей безмятежной, замкнутой жизни взволновались, и мне пришлось узнать, что быть другом юности вождя нации не всегда хорошо. И хотя я раньше почти никому не говорил об этом и редко упоминал об этом впоследствии, мне вскоре пришлось увидеть темную сторону этой юношеской дружбы. У меня было предчувствие того, что меня ожидает, в марте 1938 года. Австрия только что была присоединена к германскому рейху. К моему дому в Эфердинге подъехал автомобиль, и из него вышли три офицера СС. Они приехали из Берлина, чтобы встретиться со мной. По приказанию фюрера они должны были конфисковать все имевшиеся у меня документы, относящиеся ко времени юности фюрера, чтобы перевезти их в безопасное хранилище рейхсканцелярии. К счастью, меня не одурачили. Гитлер не имел к этому никакого отношения, так как во время предполагаемого изъятия документов он не знал о существовании этих материалов. Вероятно, это было самостоятельное решение какого-нибудь партийного чиновника, которому попалось на глаза мое имя. Перед этими эсэсовцами я отрицал, что мне что-либо известно о существовании каких бы то ни было памятных вещей. Полагаю, они считали, что австрийцы легковерные люди, а их полицейская внешность легко решит все вопросы, но им не удалось произвести на меня желаемое впечатление. Удивительно то, что этот упрямый функционер не был даже членом партии. Наверное, они думали про себя, когда уезжали с пустыми руками: какой чудак был другом юности фюрера. Я хорошо поступил, что настоял на своем и отразил эту первую атаку. Все будущие попытки отбить было легче, так как у меня была личная санкция Гитлера на то, чтобы хранить эти материалы как свою личную собственность. Следующей попыткой партии стало использование служебного положения в личных целях. Часто, находясь со своим ближайшим окружением, Гитлер говорил о своем детстве, и мое имя регулярно возникало. «Спросите Густла!» – был стандартный ответ на все вопросы об этом периоде. Так, безо всякой шумихи, люди из ближнего окружения узнали о живущем в Австрии человеке, который знал все о юности Гитлера. К счастью для них, как они считали, этот Густл, который был более или менее вне досягаемости до марта 1938 года, стал гражданином Германии после присоединения к ней Австрии и теперь был очень даже досягаем.

Рейхсминистр Геббельс прислал ко мне очень милого молодого человека Карла Серффа, ранг и официальную должность которого я уже не помню. Серфф заявил, что планируется написание биографии фюрера и они хотят, чтобы я написал для нее главы, относящиеся к 1904—1908 годам. Когда придет время, меня вызовут в Берлин, где при поддержке признанных экспертов в этой области я смогу выполнить это задание. Тем временем я, быть может, захочу подготовить подробный конспект моих воспоминаний. Я сказал посетителю, что у меня нет свободного времени для выполнения такой редакторской миссии, потому что с момента присоединения Австрии к Германии мы, государственные гражданские служащие, просто перегружены работой. Он, вероятно, увидел, что я уклоняюсь от дачи каких-либо обязательств на будущее, и явно забавлялся моими словесными ужимками. В заключение он предостерег меня от недооценки «моей уникальной ответственности перед историей», как он выразился. Если я заинтересуюсь, он без проблем организует мне отпуск, но я решительно отверг это предложение. Он уехал, надеясь снова встретиться со мной в «более удачное время», но так как будущее принесло только «худшие времена», Карл Серфф больше не возвращался. И все равно я должен сказать, что он выполнил свою деликатную миссию по поручению министерства пропаганды с пониманием и учтивостью.

Гораздо менее приятным был доверенный человек Мартина Бормана, который, очевидно, чувствовал себя единственно компетентным человеком в отношении известных мне сведений и с беспокойством стремился удостовериться, что его никто не опередил. Из его записок и писем следовало, что у него есть разрешение на написание биографии Гитлера и никто не может говорить или писать что-либо на эту тему без его предварительного просмотра рукописи и ее одобрения. После его неудачной попытки в марте 1938 года завладеть имеющимися у меня материалами для партийной канцелярии – «места, где они должны находиться» – я получил строжайшее распоряжение не выпускать эти бумаги из рук и даже не позволять никому видеть их без предварительного разрешения. Насчет последнего он мог не беспокоиться, потому что таково было мое намерение. Затем пришло указание от Бормана немедленно приступить к написанию моих воспоминаний о юношеской дружбе с Адольфом Гитлером и предоставить ему их конспект. Я ответил, что мне потребуется предварительно обсудить этот вопрос с Гитлером. Такой метод оказался поразительно успешным, и, какое бы давление на меня ни оказывали впоследствии облеченные властью господа, я обычно говорил: «Простите, пожалуйста, но я хотел бы сначала обсудить ваше предложение лично с рейхсканцлером. Назовите еще раз ваше имя, пожалуйста». И тогда настрой удивительным образом улучшался, и со мной обращались уже «в лайковых перчатках».