Франц фон Папен - Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Если бы армия решила вмешаться, то столкнулась бы с очень слабым сопротивлением. Действия Гитлера совершенно деморализовали СА. Их старые члены, озлобленные убийством большинства своих лидеров, относились теперь к нему враждебно. Охранные отряды СС были еще относительно слабы.

Спустя годы, находясь в нюрнбергской тюрьме, я обсуждал вопрос о ремовском путче с Кейтелем и Герингом. Немецкие газеты никогда не сообщали об обстоятельствах смерти Шлейхера, и я спросил у Кейтеля, известно ли ему в точности, как был расстрелян Шлейхер. Он ответил, что, по словам Бломберга, Шлейхер поддерживал замыслы Рема относительно обретения господства над армией с помощью нацистской милиции. Также поговаривали о его связях с некоторыми кругами во Франции. Тут вмешался Геринг и сказал, что гестапо имело прямой приказ Гитлера об аресте Шлейхера. Однако, когда они вломились в его дом, Шлейхер выхватил пистолет. Его жена, вошедшая в этот момент в комнату, бросилась между ними и была смертельно ранена выстрелом одного из сотрудников гестапо. Началась стрельба, в результате которой Шлейхер был убит.

Геринг также утверждал, что вечером 30 июня он умолял Гитлера положить конец арестам и расстрелам, поскольку в противном случае ситуация могла выйти из-под контроля. В конце концов Гитлер с ним согласился, хотя и продолжал настаивать, что есть еще масса людей, которые заслуживают расстрела. Франк, занимавший во время путча пост баварского министра юстиции и также сидевший вместе с нами в нюрнбергской тюрьме, сказал, что он в ходе длившейся несколько часов дискуссии убедил Гитлера сократить число людей, которых предполагалось расстрелять в тюрьме Штадельхайм, с двухсот до примерно шестидесяти. Когда я спросил Геринга, видел ли, по его мнению, президент когда-нибудь поздравительную телеграмму, отправленную от его имени, Геринг ответил, что Мейснер частенько спрашивал у него, наполовину шутя, был ли он «удовлетворен ее текстом».

Теперь трудно вспомнить свою тогдашнюю реакцию на происходящее. Я был шокирован и возмущен трусливым убийством Бозе и Юнга. Впервые у меня появилось чувство, ставшее потом слишком распространенным в Третьем рейхе, что отдельный человек оказывается совершенно беспомощен перед лицом какого-то громадного криминального заговора. Кругом установилась атмосфера истерии. Гитлер пребывал в совершенно непредсказуемом настроении и был готов воспользоваться малейшим поводом для возобновления чистки. Моей главной заботой стала безопасность тех моих служащих, кто подвергся аресту и чьи родственники осаждали меня требованиями за них вступиться. Мне по-прежнему казалось, что заговор Рема действительно представлял реальную опасность. Большинство из убитых лидеров «коричневых рубашек» были крайне неприятными типами, а в некоторых случаях даже уголовниками, которые в более спокойные времена закончили бы свои дни в тюрьме. Но обстоятельства, в которых была проведена чистка, являлись отрицанием естественных правил судопроизводства, и никто не был в состоянии предвидеть последствия этих событий.

В последующие дни я написал Гитлеру несколько писем, которые сыграли потом важную роль при обвинении меня в Нюрнберге. Эти письма могут быть правильно поняты только с учетом времени их написания. Я был готов тогда пойти почти на любые уступки и соглашался даже на новую отсрочку объявления о моей отставке при условии освобождения моих сотрудников, четверо из которых все еще находились в тюрьме. Гестапо самым тщательным образом обыскало помещение бюро вице-канцлера, пытаясь найти там доказательства нашей причастности к путчу, чтобы получить основания для нашей ликвидации, а учитывая, что наши архивы были полны жалобами на действия властей и свидетельствами нашего собственного отношения к вождям партии, сфальсифицировать против нас обвинения не составляло бы никакого труда. Мои коллеги-министры были для нас бесполезны. Тогда казалось, что единственный шанс на спасение моих служащих состоит в том, чтобы убедить Гитлера в их лояльности. Если бы мне это удалось, то их, возможно, выпустили бы. Если некоторые фразы из этих писем могут служить сейчас объектом для критики, то следует помнить, что я писал их, находясь на грани умопомрачения. Когда я писал Гитлеру 4 июля, это было сделано главным образом для того, чтобы очистить меня самого и моих сотрудников от всяких подозрений в причастности к заговору. Я протестовал против продолжавшегося содержания моих коллег под арестом и против конфискации моих бумаг и просил о немедленном проведении объективного расследования. Короткие выдержки из этого письма были опубликованы в прессе, но Гитлер не предпринял ничего из того, на чем я настаивал. 10-го числа я написал ему еще раз, требуя восстановления нашей репутации – в первую очередь это касалось несчастного Бозе – путем публичного заявления о нашей полной непричастности к заговору. Кроме того, я сообщал ему, что в ответ на все мои попытки связаться с президентом мне только отвечают, что он по-прежнему сильно нуждается в покое и будет лучше, если я отложу свое посещение на несколько дней. Поэтому я просил Гитлера найти возможность объявить о моей отставке.