Франц фон Папен - Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Вынесение смертных приговоров вкупе с твердой позицией моего правительства послужили к умиротворению. Было отмечено значительное сокращение уличного насилия. Несмотря на это, оставался открытым вопрос о приведении в исполнение приговоров. Министр юстиции выдвинул следующее соображение: чрезвычайный декрет вступил в силу только в полночь дня, предшествовавшего убийству, совершенному в Потемпе. Поэтому существовала возможность утверждать, что виновные не имели представления о юридических последствиях своих действий; в таком случае было бы уместно пересмотреть приговор и заменить смертную казнь на пожизненное заключение.

Было ясно, что наше решение носило более политический, нежели юридический характер. Я не хотел создавать впечатление, будто мы уступаем давлению со стороны нацистов. Если бы я мог обогнать события и заглянуть немного вперед, то 12 сентября следовало бы задержать новые выборы в рейхстаг. Я не хотел снабжать радикальных национал-социалистов свежим пропагандистским материалом. Когда стало ясно, что после вынесения приговора ситуация значительно успокоилась, кабинет рекомендовал президенту пересмотреть его. Нам казалось, что проявление милосердия может произвести только еще больший успокоительный эффект. Оставалось не так уж много времени до прихода к власти правительства, представления которого очень сильно отличались от тех, которые мы старались выразить. В свете последующих событий я должен сейчас признать, что проявление милосердия в этом деле было очень серьезной политической ошибкой.

Посреди всех трудностей, происходивших дома, мне нужно было еще прилагать усилия, чтобы не упустить нить нашей внешней политики. Неудачное завершение моих переговоров с Эррио в Лозанне оставило версальские ограничения германского суверенитета в силе. Со временем они становились все более невыносимыми, и мое правительство ощущало необходимость использовать все средства для смягчения ситуации вокруг проблемы, которая превратилась в опасный очаг ущемленного национального достоинства. Я дал Нейрату указание настаивать в Женеве на восстановлении равноправия Германии, а сам предпринял еще одну попытку завязать прямые переговоры с Францией. После Лозанны я никак не мог избавиться от обиды, вызванной отношением ко мне Эррио, которое показалось мне не иначе как бесцеремонным, хотя я и винил за его поведение британское правительство. Я по-прежнему сохранял уверенность в том, что сам Эррио разделяет мой интерес в улучшении отношений между двумя нашими странами, и чувствовал, что стоит нам только достичь соглашения, как вся техническая работа комиссии по разоружению будет чрезвычайно облегчена.

18 августа я подготовил почву для этих переговоров во время интервью, данного мной агентству новостей Рейтер, в котором настаивал на необходимости выработать какое-то соглашение по вопросу равноправия Германии. Три дня спустя Нейрат со Шлейхером приняли французского посла Франсуа-Понсе и передали ему ноту с изложением нашего отношения к проблеме, содержавшую предложение о начале прямых переговоров между двумя правительствами. Единственным условием, которое мы выдвинули, было сохранение на какое-то время полной конфиденциальности наших контактов.

Через несколько дней меня посетил британский посол сэр Горас Рэмболд, поинтересовавшийся, соответствует ли действительности информация о том, что мы проводим с французами секретные консультации. Впоследствии выяснилось, что месье Альфан, непременный секретарь французского министерства иностранных дел, счел содержание нашей ноты настолько важным, что решил лично доставить ее Эррио, который в то время отдыхал в обществе нескольких французских журналистов на яхте в проливе Ла-Манш. В результате секрет скоро вышел наружу, а копия нашего меморандума была доставлена в британское министерство иностранных дел уже на следующий день с комментарием: «M. Herriot etudie attentivement cette grave situation, qui lui inspire de graves inquietudes» [91]. Я полагаю, что это замечание касалось нашего заявления о том, что мы не будем склонны принять участие в работе комиссии по разоружению, если заранее не будет в принципе одобрено наше требование о восстановлении равенства прав. Несдержанность, проявленная в отношении нашего предложения, показывала, до какой степени французское правительство не понимало, что данный вопрос может определить дальнейшую судьбу германского кабинета в ситуации подъема националистического движения. В своем докладе министерству иностранных дел, составленном после нашей беседы, сэр Горас дает подробное изложение моих аргументов и приводит мои слова о том, что выдвигаемые нами требования являются «настоятельными».