Михаил Давыдов - Оппозиция его Величества

Однако с воцарением Павла I климат в армии изменился. Конечно, сразу «вышибить потемкинский дух» оказалось невозможно, но во многом Павел и его сыновья преуспели. Немало написано о причинах резкого усиления муштры в армии — говорят о семейных пристрастиях, о моде, о том, что это было средством подтянуть дисциплину и даже об окончательном утверждении абсолютизма, одним из знаков которого и стала парадомания. Для нас сейчас важны следствия, вытекавшие из смены господствующего взгляда на воинскую службу. Они в полной мере проявились в ходе кампаний против Наполеона в 1805–1807 гг. Д. В. Давыдов более чем красноречиво объяснил это при описании Прейсиш-Эйлаусского сражения: «…Стратегические виды решительно пожертвованы были каким-то мнимым тактическим выгодам, основанным на ложном мнении, что русскому столько же необходимо для битвы местоположение открытое, сколько французскому закрытое или изобилующее естественными препятствиями и что, сверх того, войску нашему от малого навыка его к стройным движениям в боях, выгоднее оборонительное, чем наступательное действие; как будто за семь лет перед этим при Суворове оно знало не только сущность, а даже название сего рода действия! Как будто бы Альпы с их ущелиями, пропастями, потоками и заоблачными высями принадлежат более равнинам, чем закрытым и изобилующим естественными препятствиями местностям! Но таково было рассуждение всех вообще военачальников того времени, и на сем-то рассуждении основана была мысль на открытом местоположении при Эйлау сразиться оборонительно» [196](выделено Д. В. Давыдовым).

Итоги 1805–1807 гг. известны, правда, преимущественно политические. Видимо, не менее важны были следствия психологические. Победы французов обескураживали. Аустерлиц переживался очень болезненно; даже десятилетия спустя Ермолов говорил, что россияне не должны забывать позор Аустерлица. Желание отомстить за поражение было общим, об этом говорит множество мемуаристов. Кампании 1806–1807 гг. не могли добавить оптимизма в этом смысле, и успехи в войнах со шведами и турками утешали слабо. Естественно вставал вопрос о причинах поражений. Бесспорно признаваемая всеми гениальность Наполеона объясняла многое, но не все. Одна из причин была на поверхности. После загадочной смерти восходящей звезды русской армии Н. М. Каменского-младшего Воронцов с горечью и даже не совсем обычной для него злобой писал: «Как мало у нас людей, да и тех теряем; мы на это удивительно несчастливы; дурные же никак не умирают. Граф Сергей Михайлович (брат умершего — М. Д. ) здоров, как бык. Колюбакин, теперешний мой дивизионный командир, Палицын, мой бригадный командир, будут жить еще к несчастию нашему 20 лет, и вся армия знает, что они дураки и трусы. Между тем у Колюбакина 18 баталионов в команде; что же мудреного после того, коли французы нас бьют? У них тоже в числе генералов верно есть и плохие; но таких, которые были бы и дураки и трусы, не может быть: их бы давно расстреляли; или, чувствуя себя, сами бы из службы вышли, боясь худого конца. У нас же их в отставку не пускают, хотя должно бы заплатить еще им за то, чтоб они убрались. Вот главная наша беда, которая еще дорого нам станет. Нельзя все иметь гениев; может быть и во сто лет ни одного не будет; довольно бы и того было, чтобы совершенно недостойных и посрамляющих мундир не терпеть. С нашими солдатами, и особливо с нашими офицерами, коих большая половина герои в деле, этого бы довольно; но по несчастью, почти третья часть наших генералов, особливо в кавалерии, самого простого долга своего не исполняют… Терпения нет, когда об этом думаешь. И как про это не думать, если у нас был недавно еще дивизионным командиром Воинов! А теперь такой, которому я бы в своем полку капральства не дал» [197].

Слова Давыдова о «некоторой уверенности в непобедимости Наполеона, вкравшейся уже тогда в дух большей части войска» объясняют немалую толику мемуаров и писем, относящихся к 1812 г М. С. Воронцов в своих незаконченных записках мемуарного характера роняет удивительную для его суховатого стиля фразу: «Это может показаться невероятным, что даже при тех серьезных обстоятельствах (дело происходило после Бородина — М. Д. ), а, возможно, отчасти вследствие их волнующего значения, мы были почти все довольны, веселы и даже ели с большим аппетитом. На самом деле кризисная ситуация нарастала и все мы предчувствовали, что этот кризис может сыграть благоприятную роль в судьбе нашего Отечества; мы сознавали, что так сражались, что французы не могли похвастаться одержанной победой, если бы не обстоятельства, вынудившие нас отступить и покинуть древнюю столицу» [198]. В источниках содержатся десятки замечаний такого рода.