В.Г. Макаров Array - Генералы и офицеры вермахта рассказывают.

Геббельс вытащил пачку английских сигарет и предложил нам. Я воспользовался несколькими минутами, чтобы осмыслить сказанное Кребсом. Моей первой мыслью было: «И мы сражались за этого самоубийцу в течение 5,5 лет. Втянув нас в это ужасное несчастье, сам он избрал более легкий путь, и предоставил нас нашей судьбе. Теперь необходимо как можно скорее покончить с этим безумием».

Я обратился к Кребсу со словами: «Кребс, вы долгое время были в Москве и должны лучше, чем кто-либо знать русских. Верите ли Вы, что русские пойдут на перемирие? Завтра или послезавтра Берлин все равно попадет в их руки, как спелое яблоко. Это русские знают, так же как и мы. По-моему мнению русские согласятся только на безоговорочную капитуляцию. Следует ли продолжать бессмысленную борьбу?».

Вместо Кребса ответил Геббельс. В резких словах он мне указал, что необходимо отбросить всякую мысль о капитуляции Берлина. «Воля Гитлера остается до сих для нас обязательной».

Затем, успокоившись, он заявил следующее: «Предатель Гиммлер безуспешно пытался вести переговоры с англичанами и американцами. Русские скорее согласятся вести переговоры с легальным правительством, чем с предателем. Возможно, нам удастся заключить с русскими особый мир. Все зависит от того, как скоро сформируется это легализованное правительство, а для этого необходимо перемирие».

«Господин имперский министр, неужели Вы действительно думаете, что Россия вступит в переговоры с правительством, в котором сидите Вы — самый ярый представитель национал-социализма?» — смог только ответить я.

Когда Геббельс, сделав обиженную мину, хотел что-то возразить, в разговор вмешались Кребс и Борман. Оба стали убеждать меня в необходимости приложить все усилия, чтобы заключить с Россией сепаратный мир.

Мое мнение о том, что переговоры могут окончиться только безоговорочной капитуляцией, не нашло поддержки.

Что касается Кребса, я чувствовал, что внутренне он согласен во многом со мной. Так, например, он спросил меня: «Не можете ли Вы указать нам человека, с которым русские бы согласились вести переговоры». Мне почему-то пришла в голову фамилия профессора Зауэбрух.

Кребс не решился выступить со своим мнением, и он высказывался, как двое остальных, за перемирие.

...Меня задержали в Имперской канцелярии. Я должен был ожидать возвращения Кребса. Ожидая Кребса, мне удалось узнать у Бургдорф и Борман подробности последних часов Гитлера.

Страх Гитлера перед смертью в последнее время заметно возрос. Если, например, ударяла граната в его бомбоубежище, то он приказывал как можно быстрее выяснить, все ли в порядке. Вообще удары гранат по бомбоубежищу Гитлера вызывали у него сильное раздражение.

В ночь с 29 на 30 апреля Гитлер сообщил своим сотрудникам о своем решении покончить жизнь самоубийством. Госпожа Геббельс, якобы, стояла на коленях перед Гитлером, и просила его не оставлять всех в тяжелые часы. Гитлер отравился, а затем застрелился. Его жена, Ева Браун, также отравилась.

Согласно последней воле Гитлера трупы должны быть сожжены. «Я не желаю, — якобы сказал Гитлер, — чтобы мое тело было выставлено напоказ в Москве».

Три СС-овца положили труп Гитлера и Евы Браун в воронку от снаряда, облили бензином и подожгли их. Так как трупы сгорели не дотла, они после этого были засыпаны в воронке землей.

В ночь с 30 апреля на 1 мая 1945 года я впервые узнал, что Гитлер уже в течение 15 лет жил с Евой Браун. 28-го апреля Гитлер вступил с Евой Браун в брак в Имперской канцелярии в форме фольксштурма. Этим браком Гитлер хотел легализировать перед смертью свое пятнадцатилетнее сожительство.

Завещание Гитлера я не видел, и мне не удалось узнать, что он в нем писал. В 13 часов 1 мая генерал Кребс вернулся в Имперскую канцелярию.

Русские, как и следовало ожидать, отклонили предложение о перемирии, и потребовали безоговорочной капитуляции Берлина.

Моя точка зрения снова уперлась в упрямство Геббельса, поддерживаемого обоими преданными ему Борманом и Кребсом. Капитуляция была отклонена. Я получил разрешение для проведения прорыва, который ранее намечал на вечер 30 апреля. От обязательства молчать о смерти Гитлера я был освобожден.

Между тем, как и следовало ожидать, ситуация осложнилась настолько, что о прорыве теперь нельзя было и думать. В ночь с 1 на 2 мая я капитулировал вместе с частями, с которыми я еще имел связь, и сдался в плен русским войскам.

Будучи в плену я слыхал, что труп Гитлера не был обнаружен. Это обстоятельство породило у меня сомнение, не является ли смерть Гитлера мнимой.