Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

В пулеметном эскадроне 25-го Урюпинского полка по требованию казаков-коммунистов созывается партийное собрание. Слово берет 62-летний казак Петр Степанович Бирюков.

— В каких-то высоких штабах, — говорит он, — не понимают, что наш полк и наша дивизия созданы народом, что здесь служат семьями. Со мною, к примеру, служат два сына и зять. Двадцать пятый полк целиком состоит из казаков-земляков, спаянных совместным трудом в колхозах. Мы поднялись на защиту родного Дона, матушки-России добровольно. Мы крепко, по-казачьи готовимся к боям — и вот тебе на, нас расформировывают. Надо немедленно жаловаться. Самому Сталину. Послать к нему ходоков, как посылали в гражданскую к Ленину. Прошу казаков: поручите это нам с Никитой Фокиевичем Концовым. Мы поедем в Москву и лично обскажем Иосифу Виссарионовичу все, как надо. Я уверен: приказ о расформировании будет отменен.

Бирюкова поддержали другие коммунисты. Командир эскадрона Волков и политрук растеряны. Само собрание, обсуждение и осуждение приказа высшего командования, к тому же еще не обнародованного, некоторые военачальники могут расценить как организованное недовольство и как массовое неподчинение. И окончится все это плохо. Выступая, политрук эскадрона просит коммунистов не принимать пока никакого решения. Он же с командиром эскадрона, как положено, по инстанции, доложит о мнении коммунистов командованию и партийным органам.

Коммунисты согласились с таким предложением.

На второй день солдатский телеграф уточняет: командир дивизии срочно выехал в Сталинград, в обком партии и округ, чтобы отстоять от расформирования соединение и добиться отмены приказа. А комиссар дивизии послал телеграмму лично Сталину об этом же. Она сохранилась в архиве Министерства обороны. Вот ее текст:

«Москва. Кремль. Сталину И. В.

Решением высшего командования 15-я кавдивизия расформировывается. Дивизия [в] настоящее время — уже крепкий боевой организм. Дивизии не хватает орудий, минометов, обуви. Один-полтора месяца учебы — после этого, ручаюсь своей партийностью, дивизия примет любое боевое задание.

Решение о расформировании полков и дивизии, как позднее стало известно, было принято, да к тому же без согласия областных партийных органов, некоторыми военачальниками управления Сталинградского фронта, не верившими, что семейное и земляческое казачье войско может стать серьезной и надежной силой.

Смелым человеком и честнейшим коммунистом показал себя комиссар дивизии. На свой страх и риск он послал телеграмму, в которой поручился самым высоким, что есть у человека и коммуниста, — своей партийностью.

Ждать Ответа из Москвы долго не пришлось.

«Сталинградский военный округ.

Военкому 15-й кавдивизии Юрченко.

15-я Донская кавалерийская дивизия не расформировывается. Она включается в состав 17-го кавалерийского корпуса.

Ах, какой это был хороший светлый весенний день! Казаки ликовали. Во всех подразделениях прошли собрания, на которых казаки благодарили Сталина, партию за доверие, за второе рождение казачьей дивизии и обещали с еще большей энергией овладевать военными знаниями и готовиться к предстоящим боям.

Командование и партийное бюро вечером 21 марта от имени казаков полка направило Сталину письмо. В нем говорилось:

«Казаки Хопра и Дона, создав из добровольцев кадровую казачью кавалерийскую дивизию, в предстоящих боях с честью оправдают доверие… Мы обещаем не посрамить данного нам оружия. Скоро враг испытает острие наших клинков, меткие пули. Мы скоро из ополченцев будем, обязательно будем гвардейцами».

Не прошло и полгода, как это заявление казаки претворили в жизнь. А пока… Пока снова учеба, снова обычные солдатские будни, в которых нередко вспоминались те трое мартовских суток, покуда не была получена телеграмма от Сталина. Полковые острословы окрестили их как трое суток смутного времени.

Боевой приказ гласил: 25-му полку выйти к станции Ходыженской, оседлать железную дорогу, запереть ущелье Пшиш и не дать противнику выйти на побережье Черного моря, прорваться к городу Туапсе.

Последний переход невероятно труден. Со всем вооружением и обозом, составляющим не одну сотню повозок, чуть ли не по звериной тропе надо подняться на гору Шаумян, высота которой достигла почти двух тысяч метров, затем, перевалив хребет, спуститься в ущелье реки Пшиш.