Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

— Так вот, капитан, — наконец заговорил полковник о деле, — я пригласил тебя не затем, чтобы вместе позавтракать. Комдиву и мне надоело выслушивать просьбы Ниделевича и читать рапорты твоих бывших батарейцев, требующих вернуть им ихнего Поникаровского! Со своими просьбами дошли до самого Сергея Ильича. Вот и пригласил я тебя, чтобы сказать об этом, а заодно и познакомиться. Мне в общем-то приятно. А ты рад?

— Рад, товарищ гвардии полковник! — откровенно ответил я и поблагодарил полковника. — Только место-то, насколько я знаю, занято.

— Это не твоя забота. У капитана Животова дело там не пошло. Не ко двору он пришелся.

И вот я снова в родной батарее. Капитана Животова уже не застал. Его вызвали в штадив и оттуда передали, что он получил другое назначение.

Мне почему-то стало жалко этого офицера. «Не ко двору пришелся». Как потом стало известно, его гонор, самонадеянность, подчеркивание своего «Я» помешали капитану войти в коллектив и он не был принят батарейцами к себе в семью как хозяин, отец и воспитатель.

У моих минометчиков что-то произошло. Это мне, появившемуся снова в батарее, так показалось. А в самом-то деле и ничего — я, видимо, как-то по-новому, острее, что ли, взглянул на свою семью.

У командира третьего взвода, лейтенанта Мостового, я заметил кое-какие непростительные вольности. На марше, дважды уже, отставал от колонны. Причины? В одном случае, видите ли, подпруга у седла лопнула и он был, видите ли, вынужден задержаться. В другом случае снова какая-то неисправность в амуниции лошади. И в обоих случаях от него попахивало вином. В третий раз лейтенанта привел в батарею замполит командира полка гвардии майор Ковальчук.

— Полюбуйтесь, комбат, на своего соколика. Да послушай мой о нем интересный рассказ. Ехал я замыкающим в колонне полка. Проходим как раз одну деревеньку. Смотрю: какой-то офицер с коноводом в переулок метнулся. Решил проверить. Долго искать мне их не пришлось. Возле одного дома, не спешившись, стоит казак, а офицерского коня держит под узцы мадьяр. Уж не родню ли нашел офицер и забежал проведать родственников? А он и в самом деле — как дома, сидит за столом этак развалившись, потягивает винцо и закуска на вилке. А перед ним, чуть ли не по стойке смирно, трепещет испуганная до смерти хозяйка. Время-то уже далеко за полночь, и они крепко спали, когда появился этот нежданный гостенек.

— Ну, хозяюшка, — говорю, — забираю вашего дорогого гостя, извините уж нас за беспокойство ночью.

Только вот не знаю, поняла ли хозяйка что-либо из моих слов, или не поняла ничего. Выйдя из дома, я извинился так же и перед мадьяром. Сели на коней и поехали догонять полк. Ну вот и всё. Игра в гости у вашего лейтенанта на этот раз сорвалась, и я в этом виноватый.

У майора Ковальчука была добрая душа и сердце родителя. Он что-то еще по-стариковски проворчал про молодо-зелено и передал лейтенанта Мостового мне, как бы сказали теперь, на поруки. Одновременно Антон Яковлевич напомнил Мостовому расстрел из миномета колхозного сена на Кубани и предупредил Мостового, что если он «выкинет какой-либо номерок» еще раз, ему несдобровать.

Если бы Ковальчук доложил об этом командиру полка, не избежать бы Мостовому военного трибунала. Это как пить дать.

Ну вот, мы и пришли к тебе, песенный Дунай! Через огонь, через пушечный грохот, через смерти — пришли!

Мне хотелось увидеть Дунай глазами композитора Штрауса, музыку которого очень люблю, — голубым. Но Дунай не был голубым. Он, родной брат Волги и Днепра, как назвал его один французский географ, был мутным. Дунай готовился к ледоставу, и по его широкой спине шла шуга. Но все равно, окаймленный кустами ивы и краснотала, обрывами, широкими отмелями с чисто промытым песком, он тек плавно и величаво. Над ним висели серые декабрьские тучи, битком набитые дождем и снегом. Когда начинал дуть резкий ветер, Дунай хмурился, волновался и мрачнел.

Мы вышли к Дунаю и переправились на правый берег между городами Пекч и Колоча по понтонному мосту, наведенному накануне нашими саперами. Переправились спокойно, в дневное время, не опасаясь авиации противника. Над переправой, охраняя нас, несли бессменную патрульную службу краснозвездные ястребки.

Снова начались бои, теперь уже в составе 3-го Украинского фронта, куда нас передали из 2-го Украинского. В эти зимние дни и ночи мы почти не слезали с седла. По дорогам, покрытым гололедом, а часто без дорог, в коридоре между озерами Балатон и Веленце на юге и городом Эстергом на севере мы челноком сновали туда и сюда, внезапно появляясь перед противником. Гитлеровцы долго не могли понять, что происходит: куда ни ткнутся — всюду казаки.