Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Ближе к концу года Лабриола вызвал меня к своему преподавательскому столу и показал новую книгу по марксизму, которая, как он полагал, меня заинтересует. «Послушайте, синьорина, – сказал он грустно, когда я уже собиралась возвратиться на свое место, – я единственный в Италии марксист. Когда я умру, единственной останетесь вы. Вы должны быть исполнителем моей марксистской воли».

Я была так глубоко тронута не только тем, что он сказал, но и тем, как он это сказал, что не могла сосредоточиться на последовавшей за этим лекции.

У Лабриолы было двое детей, сын и дочь, но никто из них не разделял его интеллектуальных или политических интересов. Сын вырос и стал ничем не примечательным государственным служащим. Дочь была надменной псевдоинтеллектуалкой. От своего отца она унаследовала некоторую едкость, но если острый язык Лабриолы был оружием творческой критики и анализа, то она использовала это качество, чтобы дать выход своей злости и разочарованию в жизни. Она тоже стала преподавать в университете. Все знали, что отцу пришлось использовать свое влияние, чтобы обеспечить ей это место. Он помогал ей писать докторскую диссертацию и оказывал давление на своих собственных студентов, чтобы вынудить их посещать ее лекции.

В конце семестра мне захотелось каким-то образом выразить свою признательность за то, что Лабриола сделал для моего интеллектуального развития, и я заказала римскому художнику изготовить маленький медальон с портретом Карла Маркса. Когда я пошла домой к Лабриоле, чтобы вручить ему свой подарок, он провел меня в свой просторный солнечный кабинет. Я робко попыталась объяснить, что заставило меня принести ему медальон и как я буду признательна, если он примет его на память от его очень благодарной ученицы.

Он принял мой дар весьма благосклонно, и я уже собиралась уйти, когда он задал мне неожиданный вопрос:

– Вы видели портрет моей дочери?

Прежде чем я успела ответить, он провел меня в какое-то место, которое, казалось, было для него святыней, – в тихую, темную комнату. Там он отдернул бархатный занавес, за которым обнаружился скульптурный бюст Терезы Лабриолы, установленный на пьедестал.

– Как он вам нравится? Мне жаль, что скульптор неточно воспроизвел ее прическу, – сказал он таким серьезным тоном, что я воздержалась от замечаний.

Прежде чем мы покинули святилище, он еще раз посмотрел на скульптуру, дотронулся до головы пальцем, словно хотел убедиться, что на ней нет пыли, какого-либо признака осквернения. Затем он задернул занавески, и мы очень тихо вышли из комнаты, словно боясь потревожить спящего ребенка.

Тот факт, что этот человек, такой безжалостный критик, нетерпимый к человеческим недостаткам, настолько слеп, когда дело касается его отцовских чувств, дал мне новое понимание сложностей человеческой натуры.

В начале моего пребывания в Риме у меня не было прямых контактов с партией. Несмотря на то что Елена Пенсути была членом партии, она, как и я, была слишком застенчива, чтобы приближаться к партийным лидерам. Но даже видеть этих людей, имена которых были хорошо известны всей Италии, было для нас большой радостью. Так как мы знали, что большинство из них едят в ресторанах неподалеку от парламента на Пьяцца Фиренце, мы обычно обедали там. Здесь я впервые увидела Прамполини, Моргари, Турати, Тревеса и многих других депутатов-социалистов. Мы с Еленой обычно садились в какой-нибудь отдаленный уголок и жадно слушали их оживленные дебаты. На протяжении всего обеда за столом, где они собирались, не было и минуты тишины. Но другие завсегдатаи тоже были очень шумными, и мы часто были огорчены тем, что не можем услышать то, о чем говорят социалисты.

Хотя я вызываю в памяти эти воспоминания по прошествии почти сорока лет, в течение которых я сотрудничала и поддерживала тесные личные контакты с большинством этих людей, я счастлива сказать, что они не разочаровали меня. В целом они остались для меня тем, чем они были для меня, когда я боготворила их в своей наивной юности, – честными людьми, искренне преданными рабочему классу, чьи ошибки и поражения, какими бы роковыми они ни были для движения, происходили не вследствие их личной беспринципности или неверности идеалам, которые они поддерживали.

Первым депутатом-социалистом, с которым я стала лично знакома, был Леонид Биссолати, один из основателей, а затем и главный редактор официального органа социалистической партии Италии «Аванти». Для своей работы с Антонио Лабриолой мне была необходима современная немецкая литература по марксизму, которую, как мне было известно, можно было получить в штаб-квартире партийной прессы. Эти небольшие пустые комнаты редакции в окружении исторических зданий и старых церквей, где руководителем был человек, который, как мне казалось, говорит за миллионы угнетенных рабочих, наполняли меня благоговейным трепетом.