Дрожащими руками стал собирать пожелтевшие листки, ночные записки, одни прожженные брошенной спичкой, другие измятые, в темных кругах от поставленного стакана вина.
Как скупец, рылся в бумагах скорченными пальцами:
- Ага, жадно и страшно дышал он, прижимаясь щекой к измятой груде, комкая, тиская ее. - Ага, врешь ... Не все исчезнет, нет, врешь ... Нет ... Жизнь всегда истина, как бы горька она ни была ... И тут есть жизнь, есть кой в чем мелодия посильнее смерти... Все раскрывающая, все умиротворяющая песня Твоя ... Господи, помилуй мя, грешного ... Мелодия Твоя, - звук ...
Лиза поняла, что все, что он говорит, верно, прекрасно, но поняла она также, что этот обрюзгший от вина, изнемогающий, тяжко дышащий человек, болен смертельно.
- Успокойтесь, - тихо сказала она, кладя руку ему на плечо. - Так все и есть, как вы сказали. Все верно. Успокойтесь же...
Он взял ее руку в обе, прижался горячим лицом, совершенно по детски:
- Лизанька, я спокоен, Лизанька. Кто вы, почему пришли утешать меня, чистейшая тишина, последнее успокоение? .. Кто вы такая, Лиза Орфанти? .. Чудно сказать, но никогда я не забывал вас. И точно вы и Анна - одно ... Только двоитесь: одна земная, другая небесная ... Но мелодия одна.
- Полно, что скажете.
- Вы всегда были недосягаемой для меня, потому я и не верил в мою любовь... Мне было назначено другое, вот с таким, как видите, концом: опустившийся человек, сгоревшее от вина несчастное отребье ... Анна мой крест ... Я всегда шел под моим крестом, и вся моя музыка была об одном: о человеке без имени, с его горем, отрадой, страданием ... Но я нес мой крест к одной вам, недосягаемой, чистейшей ... Лиза Орфанти? .. Нет, - Святая Елизавета...
- Это, как средневековая мистерия о человеке, - прелестно улыбнулась Лиза, скрывая смущение.
- Конечно. Все мистерия ... Каждый человек повторяет Его Распятие. И может быть, мы еще встретимся там, если только то есть, - там, где совершенная гармония, где разбойник, просивший помянуть его... Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем.
- Так будет.
- Постойте, - оживился Мусоргский, прикладывая палец к губам. - Постойте, а какой номер башмаков вы носите?
Лиза смутилась от внезапного вопроса, чуть покраснел лоб, створка старинного молитвенника:
- Тридцать пять, а что?
- А вот, вот ...
Похожий в халате на неуклюжую жабу, он прыгнул к дивану, нагнулся, вытащил коробку с башмаками, какую всегда берег в своем тощем чемодане, сдунул пыль и подал Лизе старомодный башмак, кожа от давности в трещинах, верх вырезан сердцем.
- Вот... Анне так и не подарил ... Вот, примерьте.
Лиза посмотрела на его большое лицо, на влажный лоб, снова подумала: "Он болен, болен", и шутливо сказала:
- Хорошо, давайте.
Старая девушка столкнула изящным и простым движением с узкой ноги свою туфельку и надела башмак, поданный Мусоргским.
Мусоргский стоял перед нею на коленях. Башмак пришелся Лизе как раз.
- Вот, видите, видите, - обрадовался Мусоргский, - я же говорил, что впору...
И погладил башмак. Она застенчиво усмехнулась, потом поставила башмак на коробку, и просто сказала:
- А теперь пора ... Теперь нам надобно прощаться, Модест Петрович.
Он засуетился, хотел надевать сюртук, шубу, чтобы проводить ее, но она отказалась твердо и спокойно. Он подчинился без долгих споров.
У дверей, когда Мусоргский искал ключ, Лиза внезапно откинула с лица вуаль, наклонилась и поцеловала его полную, не очень чистую руку, как целуют покойникам.
В тот же вечер Лиза Орфанти уехала из Петербурга за границу, навсегда.
ГОСПИТАЛЬ
В начале февраля 1881 года Мусоргского отвезли в больницу.
Одни приятели советовали частную лечебницу, другие, чтобы не терять времени, настаивали везти хотя бы в Обуховскую и, наконец, во всей этой суете, вспомнили, что Мусоргский отставной офицер и тогда повезли его на извозчике в военный госпиталь. Дрожащий, с посиневшими губами, он жаловался на сильную простуду, у него был нервный удар, на ноге началось рожистое воспаление.
В Николаевском военном госпитале, близ Смольного, когда служитель повел его под руку в палату, Мусоргский в сером лазаретном халате и в теплых туфлях, вспомнил, что это уже было с ним, и это хорошо, что так было, точно к нему возвращается по иному вся жизнь. Он вспомнил, как много лет назад, молодым офицером, в дежурство, любил смотреть из госпитального окна, на торжественный, великолепный закат, небесное пылание над Петербургом.
Особенно хорошо был виден закат из углового окна 2-го военного сухопутного. Он вспомнил госпиталь, морозную ночь, в тайном шевелении звезд, и лекаря, синеглазого Шумановского Мечтателя.
Читать дальше