Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

Такая политика была равносильна самоубийству. В самом деле, если взглянуть на положение Польши в Европе после Версальского договора, нетрудно прийти к выводу, что в 30–е годы, как и много веков назад, поляки из–за определенных черт национального характера толкали нацию к самоуничтожению. Пока Данциг и Польский коридор существовали в прежнем виде, не могло быть и речи о длительном мире между Польшей и нацистской Германией. Кроме того, Польша была недостаточно сильна, чтобы ссориться с обоими сильными соседями — Россией и Германией. Отношения между Польшей и Россией складывались неважно с 1920 года, когда Польша напала на Россию, ослабленную первой мировой и гражданской войнами, что привело к серьезному конфликту [159].

Чтобы заключить союз со страной, настроенной явно против России, и в то же время отколоть эту страну от Женевы и Парижа, подорвав таким образом систему Версальского договора, Гитлер в 1934 году выступил с инициативой по заключению польско–германского договора. В Германии этот шаг не вызвал восторгов. Не нашел он поддержки и в немецкой армии, которая со времен Секта была настроена прорусски и антипольски. Но со временем этот шаг очень пригодился Гитлеру. Дружественные отношения с Польшей помогли ему снова занять Рейнскую область, уничтожить независимость Австрии и Чехословакии. На эти действия, которые укрепили Германию, ослабили Запад и усилили угрозу для Востока, Бек и другие полковники в Варшаве смотрели благосклонно, проявляя непонятную слепоту.

Если польский министр иностранных дел, по его собственному признанию, в начале года пребывал в пессимистическом настроении из–за требований Гитлера, то с приходом весны его настроение еще больше ухудшилось. И хотя Гитлер в своей юбилейной речи в рейхстаге 30 января 1939 года тепло отозвался «о дружбе между Германией и Польшей», назвав эту дружбу одним из «самых важных факторов политической жизни Европы», Риббентроп, посетивший за четыре дня до этого с официальным визитом Варшаву, был более откровенен. Во время бесед с Беком он снова поднял вопрос о Данциге и коммуникациях вдоль коридора, отмечая, что предлагаемые немцами условия «необычайно скромны». Но ни на эти вопросы, ни на вопрос о присоединении Польши к Антикоминтерновскому пакту, направленному против России, польский министр иностранных дел удовлетворительного ответа не дал — очевидно, он опасался своих друзей. Он даже начал тревожиться. 26 февраля немецкий посол в Варшаве докладывал в Берлин, что Бек по собственной инициативе организует себе приглашение в Лондон в конце марта и что после этого, вероятно, посетит и Париж. Мольтке указывал в своем докладе, что Польша, хотя и слишком поздно, «решила вступить в контакт с западными демократиями… (так как) опасается, что из–за Данцига может возникнуть конфликт с Германией». Бек, как и многие другие, пытавшиеся умиротворить Гитлера с его неуемными аппетитами, начал прозревать.

Окончательно пелена упала с его глаз 15 марта, когда Гитлер оккупировал Богемию и Моравию и направил войска для защиты «независимой» Словакии. В то утро, проснувшись, Польша увидела немецкие армии на границе со Словакией, а с севера, со стороны Померании и Восточной Пруссии, она была окружена немецкими армиями еще раньше. Ее военное положение стало безнадежным всего за одну ночь.

21 марта 1939 года занимает особое место в истории сползания Европы к войне. Этот день был отмечен необычайной дипломатической активностью в Берлине, Лондоне и Варшаве. Президент Французской республики в сопровождении министра иностранных дел Бонне прибыл в столицу Британии с официальным визитом. Чемберлен предложил французам совместно с Польшей и Советским Союзом официально заявить, что четыре страны немедленно соберутся для консультаций о дальнейших мерах по пресечению агрессии в Европе. За три дня до этого Литвинов, как и год назад после аншлюса, предложил собрать Европейскую конференцию, в которой на этот раз должны были принять участие Франция, Англия, Польша, Россия, Румыния и Турция. Этим странам предстояло объединиться, чтобы остановить Гитлера. Однако британский премьер–министр счел идею «преждевременной». Он не доверял Москве и считал, что совместное обращение четырех стран (в их число входила и Россия) является пределом, до которого он может пойти [160].

В тот же день это предложение было передано Беку британским послом в Варшаве. Реакция Бека на участие русских была довольно сдержанной. Польский министр иностранных дел доверял Советскому Союзу еще меньше, чем Чемберлен. Кроме того, он разделял точку зрения британского премьера относительно малой эффективности военной мощи русских. Он не пересмотрел своей позиции в этом вопросе и придерживался ее вплоть до момента катастрофы.