Дмитрий Балашов - Младший сын

– Ай не слышишь? – спрашивал тот, весело-любопытно оглядывая Федора.

– Купляй!

Федор улыбнулся, широко и застенчиво, развел руками.

– Не на что!

Парень усмехнулся.

– Отколь сам-то?

Федя, заалевшись, ответил.

– Далече! – присвистнул купец. – Цего ж ты с Низу приехал, а никоторого товару не привез? Ты бы оттоль цего ни то взял, а здесь торганул, глядь, и какую гривну скопил! Видать, цто не тверской! Звать-то как?

– Федюхой.

– Федором, значит. Ну, а меня Онфим! Да ты тута стань, за прилавок, вон сюда, чать не украдешь!

Парень при этом заговорщицки подмигнул Федору, как свой своему, и Федя, которому парень и сразу показался приятен, тут уже влюбился в новгородца окончательно.

Тот отпускал товар, шутил, рассыпая частоговорки, окликал покупателей, спорил с кем-то, принимал серебро и шкурки белок и в то же время успевал расспрашивать Федора: кто он, каких родителей, почему и как приехал к Господину Нову Городу, – и скоро знал о Федоре, почитай, все.

– Ну-ко, раз грамотный – пиши тута! – приказал он Федору, подвигая ему вощаницы и писало, и Федя, с замиранием сердца приняв то и другое, стал записывать то, что приказывал ему Онфим: название товара и цену. Онфим заглядывал через плечо на Федины старательные, прямо поставленные буквы и, убедясь наконец, что переяславец не сбивается, уже только бросал ему:

– Воротный! Две ногаты с белкой! На ларец два! Четыре куны пиши!

Первый раз, кажется, Федя увидел прямую нужду от своей грамотности. Он взмок от усердия, излишне сильно надавливал на писало, иногда царапая доску, но писал и писал, изредка вспоминая свое учение и подзатыльники брата. Тут бы стоять, дак и подгонять не нать было, у их, видать, без грамоты не проживешь!

– Ты хоть знашь ли про дом-от отцов, цел ли, нет? – спрашивал меж тем Онфим, отпуская очередного покупателя. – Може, там от дома вашего одне головешки!

– Ну, ладно, парень, – сказал он наконец. – Складывай вощаницы и пошли!

– Куда?

– Как куда? Поснидашь с нами, как-никак заработал! С батей перемолвишь, може, и насоветует что!

Он быстро собрал мелкий товар в коробью, засунул вощаницы и выручку в торбу, перемолвил с каким-то мужиком, заступившим его место, и легонько подпихнул Федора, который от смущения приодержался было.

– Вали!

Они выбрались из толкучки торга. Пока выбирались, Онфима несколько раз окликали и раза два даже назвали Олексичем. «Словно жениха на свадьбе!» – подумал Федя. Впрочем, начав привыкать к местной речи, он уже уловил, что здесь у всех в обычае уважительно именовать друг друга, а не так, как у них на Низу: Федюхами да Маньками. Это тоже отличало Господин Великий Новгород.

Пришли. Отворились резные ворота.

– Наш двор знают! – похвастал Онфим. – Спроси на Рогатице дом Алексы Творимирича, тут тебе всяк укажет! Батько мой.

Федор, глядя на высокие хоромы, только ахал. Вот живут! Поди, и топят по-белому, чисто боярский двор!

– Вота, батя, гостя привел! Не обессудь! – представил его Онфим.

– Здравствуй, молодечь!

Отец Онфима был невысокий, грузноватый, с сильною сединой и лысиной в редких кудрях, с отеками под глазами, но со все еще быстрым взглядом. И когда уселись и Федор посмотрел на Онфима рядом с батькой, то понял, что Олекса Творимирич был в молодости такой же, как сын, – ясноглаз и кудряв. Матка Онфима, грузная, с двойным подбородком, несколько недовольно оглядела Федора, и он невольно поежился.

– Не купечь?

– Не! С обозом я.

– Тверской?

– Переяславськой.

– Етто?..

– Князь Мятрию княгиню привезли. Давеча на Ильмере покачало, баяли.

Матка Онфима сама села за стол. Его бы мать сейчас подавала. И тут у их по-иному. «Девку держат!» – догадался он.

Ели уху, хозяин угощал:

– Стерляди нашей отведай-ка! Батько-то кто будет?

– Батько убит у его, – подсказал Онфим, – под Раковором.

Олекса Творимирич оживился, глаза блеснули молодо:

– С князем Митрием, говоришь? Я ить тоже! Вота оно, как быват!

– Батя на той рати мало не погиб! – с гордостью пояснил Онфим. – Его из самой сечи вытащили!

Олекса Творимирич принялся вспоминать, расчувствовался даже. Федор во все глаза глядел на человека, который дрался там же, вместе с отцом, быть может, даже говорил с ним или был рядом в бою. Даже Олексиха, хоть и глядела сурово, положила молча ему новый кусок в тарель.

– Дак как, гришь, батьку звали твого? Михалко, Михалко…

– С Олександром ушел, дак ты вспомнишь ле! – подала голос матка Онфима.