Дмитрий Балашов - Младший сын

– Скажи дураку, воду на ем возить буду, коли… – Не договорил. Тут же повалился на лавку, уснул. Было уже все одно и не страшно.

Проснувшись, Федор опять слегка оробел. Он думал, против него теперь затеется война. Но мужики встречали Федора усмехаясь, снимали шапки. Он не мог понять почему, потом домекался: любо стало, что начал с волостелевых животов и не побоялся раздеть того донага.

Волостель пришел на третий или четвертый день мириться.

– Езжай в Городец! – сказал ему Федор, бычась. (Возы с сеном и овсом, недобранными давеча, уже скрипели по дороге, в сугон Окинфу.) – Конь где?!

– Стоит.

Федор выглянул. Его заводной стоял у крыльца целехонек. Вот те и волки! Федор сошел во двор, ощупал, осмотрел Серого. Хотелось обнять и расплакаться, но он только едва приложился щекой к морде коня.

– У меня свой господин, у тя свой, а, слышно, отпустили Ивана-то Олферыча! Дак того… – толковал волостель.

– Дак пущай с моим боярином и дела ведут. А мне на боярина твово… Я его, может, на рати ял! Ладно, ступай. Не гоню. А только помни: вдругорядь, крестом клянусь, голову сыму напрочь! – мрачно пообещал Федор.

Ему, конечно, повезло. Иван Жеребец и вправду приехал, но как-то и Окинф, объезжая волостку, поспел к тому же времени. Окинф принял Ивана в его же доме, и когда Федор подходил к крыльцу, Иван Жеребец садился на коня, веселый. Видать, два молодые великие боярина не переняли отцовой злобы, или Окинф готовил себе путь какой, словом – проехало. Впрочем, было это позже, о Пасху.

Старуха умильно зазывала Федора назад, но Федор перебрался в другой дом, по совету старосты, к достаточным и хлебосольным хозяевам. Как-то налаживалось. Подкатили Святки, и Федора стали водить из избы в избу, село гуляло, гуляли деревни. Эй! Подпившие мужики орали песню, шли плясом. Облапив Федора, староста лез бородой:

– А ты храбор! Любо! Женку вези, чего там!

– Брюхата.

– Али вдовушку каку найдем! Чего со старухами тут…

Ночью Федор – в голове шумело, – празднично распахнув овчинный армяк, шел по темной улице к себе. У плетня стояли мужики, тренькала балалайка. Один отлепился, пошел напереймы. Федор подступил, взялись за плечи. Тот рванул – не сдернул.

– А ты силен!

– А не слабже тя!

Пошли кругом, взрывая снег.

– Будя, мужики!

Он стал, запыхавшись, потом, испытывая злую радость, сгреб за шеи еще двух мужиков. Эх!

– Постой, скажи…

Не враз понял, что прошали взаболь.

– Князь Митрий Лексаныч навовсе нас забрал, али как?

– Того не ведаю, мужики, – сказал Федор с пьяной настойчивостью. – Того не ведаю! Нет, не ведаю! И все!

Он обвел хмельным взором, потряс головой, потом начал перечислять:

– Мне: корм, княжую дань! Хлеб – раз, ячмень – два, ярицу опять, мясо, баранов…

– Гусей! – подсказали мужики.

– И гусей! И гусей возьму, коли нать! Масло, сыры и портна. И еще мосты мостить.

– Где?

– А вот, где будут мосты, мостить! – с пьяным упорством повторил Федор. – И хоромы не огнаивали чтоб! У какой вдовицы там… Вобче, чтоб не огнаивали! А так уж… как всем надо помочь. И вдовице какой! – повторил, кивая головой, Федор. – Всем миром. И будет. Так.

– Нонеча возить лес? – спросили мужики.

– И да. И нынче.

От воздуха у него прояснилось несколько в голове.

– А ты, видать, простой, а? – сильно хлопнув Федора по плечу, сказал один.

– А не проще тебя! – возразил, отдавая удар, Федор.

Со вторыми кормами, на Велик день, дело у него шло ровнее. Перезнакомясь, он уже знал, у кого что, приметил скот. В людях, правда, случалось еще и ошибаться. Обидное получилось с одним мужиком, что уже вроде и подружился с Федором, уже и толковали, и пили вместях. А тут он выпросил подождать до Рождества, мол, нету баранов. И обманул Федора, скот, оказывается, попросту прятал у свояка во дворе. Сам же и посмеялся с мужиками потом над Федором. В гневе и стыде за подлый обман Федор явился к нему на двор, хотел объясниться, мужик же стал вытеснять Федора со двора. Тут Федор сорвался, обнажил саблю, с саблей пошел на хозяина. Когда уже баба кинулась с воем в ноги, опомнился, вложил клинок. Молча отворил стаю, выгнал злосчастного барана и за рога уволок со двора.

После мужики долго пеняли Федору, что не стоило так, и староста корил:

– Ты, Федорша, хошь и по правде поступашь, а только и понимать надо. Ни за что осрамил мужика. Сам же с им и пил! Нехорошо. Саблю вынул, эко! Саблю не труд здымать, а уж коли добром, дак тута сабля ни к чему. Меня бы созвал. Миром решить завсегда мочно!