Алексей Ардашев: Великая окопная война. Позиционная бойня Первой мировой

Вспоминается по этому поводу один эпизод. Штабс-капитан нашего полка А. И. так боялся этих разрывов, что иногда падал в обморок. Один раз, на ночлеге в хате, где он спал, стукнули дверью. Приняв этот стук за разрыв «чемодана», штабс-капитан, как безумный, вскочил с кровати и опрометью выбежал из хаты и только на дворе, увидев денщиков, мирно поджаривавших себе на ужин у костра индюка, опомнился.

Но недаром он так боялся, вероятно, у него было роковое предчувствие, и он погиб именно от «чемодана!» Уже в месяце декабре в одно морозное раннее утро, когда еще не открыт был огонь, неожиданно, откуда-то с фланга немецких окопов, раздался одинокий выстрел, прилетел «чемодан» и буквально разорвался на несчастном штабс-капитане. Он в этот момент, высунувшись из своего окопа, кричал — «разносил» за что-то одного солдата! Все мы были поражены этой смертью!

Роковое предчувствие сбылось! Как было обидно, что немцы могли нас прямо «засыпать» своими снарядами, а у нас в первых же боях с ними не только не было тяжелой артиллерии, но и легкая — полевая все время «экономила» снаряды.

Вообще, громадное огневое превосходство было на стороне немцев, именно благодаря их более многочисленной артиллерии. Вот почему мы проигрывали бои в Восточной Пруссии под Уздау и Бишофсбургом (13/26–15/28 августа) и, особенно, в бою под Сольдау 15–28 августа.

В этих боях, как теперь стало известно и по немецким источникам, у немцев участвовало число батарей в 4 раза более, чем у нас, например, в бою у Бишофсбурга на наши 8 батарей — 40 немецких, а в бою под Сольдау на наши 6 батарей — 39 немецких!

Началась «окопная» война. До сих пор мы вели наступательные бои против немцев, стараясь скорее вытеснить их из нашей территории. Немцы, упорно сопротивляясь, наконец, остановили наше наступление. И та и другая сторона на месте боя (наша дивизия у м. Капсодзе, недалеко от границы) окопались, зарылись в землю.

Какое это унижение для воина зарыться в землю! Какая подавленность духа от сознания, что ты обратился в крота!

Приказы свыше продолжать наступление «тихой сапой»… мало воодушевляют. Малейшее наше продвижение вперед ночью, при помощи выкопанных окопов, сейчас же замечалось немцами…

Вновь вырытые окопы с переползшими туда русскими, с рассветом, буквально засыпались немецкой артиллерией на таком близком расстоянии, с большими для нас потерями.

Германский командный пункт

Каждый вечер, с темнотой, посылали мы к немецким окопам разведку. Уже было выяснено, что у немцев двойные окопы: в передних окопах ночью только полевые караулы по 5–6 человек от роты и пулеметы, а сзади в окопах — полки. Видна забота о сохранении сил для боя! У нас же — все впереди, все в напряжении, — почти никаких резервов, — нет заботы о сбережении сил.

Напрягаю память и не могу отличить день от дня этого сидения в окопах, так однообразно оно было! Подавленность духа вследствие огневого превосходства немецкой артиллерии и чувство плена… Чуть высунулся — свистит пуля, да еще разрывная, вопреки всякой Женевской конвенции, подписанной немцами! Эта пуля издает двойной звук: от удара и от разрыва, а рана от нее ужасная! Наши солдаты, обозленные этим, потихоньку от начальства начали спиливать острую пулю, чтобы тупым концом наносилось большее ранение!

На одну «очередь» нашей батареи немцы отвечают десятью: шрапнелью и гранатой по нашим окопам, а «чемоданами» по резервам и штабам. Но иногда тяжелый снаряд попадал и к нам. Мы научились сразу по звуку узнавать «чемодан», летящий к нам, а не в резервы. Какой бы крепости блиндажи мы ни строили для своей защиты, «чемодан» все пробивал и воронка после него годилась для помещения 20–30 чел.! Но зато какой восторг и смех вызывал у солдат «чемодан», если он, ударяясь, «чмокал». Это значило, что он почему-то не разорвался, попав, например, в болото.

Иногда немцы, буквально засыпав нас снарядами, выходили из окопов и начинали наступление, но каждый раз мы своим огнем ружейным и пулеметным (патронов для пехоты тогда еще не жалели) их отбивали…

С наступлением ночи огонь прекращался, и мы тут же, недалеко от окопов, хоронили своих убитых. Невысокий холм — братская могила, общая для всех убитых за день и деревянный, а иногда и можжевеловый, крест над ней! Из резерва прибывал ночью батюшка с церковником и отпевал их в каждом батальоне.