Феликс Чуев - Так говорил Каганович

— К человеку можно подойти по-разному, — добавляет Каганович. — С переднего хода и с черного хода.

И рассказал анекдот о том, как больной, страдающий геморроем, пришел к врачу, и тот узнал его только тогда, когда заглянул ему в задний проход: «А, Иван Иванович!»

…Каганович говорит о моей фамилии: — Чуев — это древняя фамилия. Чуешь, слышишь. Чутко, слышно…

Я показываю ему фотографии, подаренные и надписанные мне Молотовым: — Вот эта у него дома висела, Сталин здесь, вы… Молотов говорил: «Это наша рабочая группа».

Показываю книгу «Как мы строили метро». Каганович ее раньше не видел. Там есть его речь с такими словами: «Стройте так, чтоб не капало».

— У нас много книг о метро, — говорит Мая Лазаревна. — Сейчас пишут о нем, что опасно стало ездить. Было лучшее в мире, а теперь худшее.

Прошу что-нибудь написать на этой книге.

— Сейчас подумаю, напишу, — говорит Каганович. — Сам себя обслуживаю, — пытается подняться на костылях, я помогаю.

— Любит сам все делать, — замечает Мая Лазаревна.

— А сейчас я на костылях.

Спрашиваю о его брате Михаиле Моисеевиче Кагановиче, который был наркомом авиационной промышленности.

— Мне трудно об этом, — говорит Лазарь Моисеевич. — В следующий раз. Это мой старший брат. Он член партии с 1905 года. Он приехал в деревню, деревенские мы, связал меня со старыми большевиками, и это дало, так сказать, мне толчок в партию. Так что он мой, так сказать, родитель в партии. И очень тяжело говорить о нем. Оговорили его. Старый большевик, был замом у Орджоникидзе.

Всего нас братьев было пять и сестра; я — младший. А Михаил — рабочий металлист. Был до Шахурина наркомом. Много сделал для авиационной промышленности. Есть его выступления. Его речь на съезде партии очень показательна.

Каганович расспрашивает меня о работе в секретариате Союза писателей РСФСР, о С. В. Михалкове, Г. М. Маркове, В. В. Карпове…

— Я прочитал книгу Стаднюка, — говорит он. — По-моему, неплохо, хорошо, честно написано. Стаднюк не углубляется, но честно написано.

Мне один писатель говорил, что вроде бы вы перед войной вместе с Молотовым ездили к Гитлеру. Я даже поспорил с ним.

— Нет, не было, — отвечает Каганович. — Я был занят своими делами в НКПС. Почему я должен был ехать? Молотов ехал тогда специально один. Очень неприятная поездка для него. Он вам рассказывал?

— Да. Говорил…

— Что было на съезде писателей? — интересуется Каганович.

— Чтоб что-то интересное — я бы не сказал. Расулу Гамзатову, Михаилу Алексееву, Егору Исаеву не дали говорить, сняли с трибуны. Хотели стариков выгнать, помоложе поставить.

— У Горького есть рассказ, — говорит Каганович, — не помню, как называется. Идет старушка и плачет. Ее спрашивают: — Чего ты плачешь? — Умер наш руководитель. — Так он же был плохой! — А, может быть, другой будет хуже.

А вот говорят, что есть у нас писатели-миллионеры. И есть беднота, конечно. Я думаю, что бедные — особенно, среди поэтов.

Я возвращаюсь к вопросам о репрессиях…

— Трудно отвечать, трудно все оправдывать, — говорит Каганович.

— Но, с другой стороны, я представляю ваше положение: вам принесли из НКВД материал. Кто должен разбираться? Они должны досконально знать все дело. Приговоры Сталин подписывал тоже?

— Не приговоры, а решения, — поправляет меня Каганович.

— И Сталин тоже?

— Да.

— И Хрущев тоже в этом участвовал?

— Он тогда не был членом Политбюро. Участвовал как секретарь МК.

— В этих делах обвиняют по гражданской линии Хрущева, а по военной — Мехлиса.

— Мехлис был комиссар. Он выезжал на фронты, на тяжелые участки, должен был там расчищать и бороться с дезертирством.

— Но его не любят в армии.

— Видите ли, я вам скажу что: легко сейчас судить, когда нет нужды в твердой руке и в борьбе, — и в жестокости. Посылают его на фронт, армия бежит… Трусы были и бежали. Надо было все это собирать, проявить твердую руку. Про Жукова пишут: да, конечно, он был тверд, когда нужно было руку приложить… Мехлис — он был жесткий. Делал то, что Сталин поручал. Иногда перебарщивал.

— О Хрущеве какого вы мнения?

— Я его выдвигал. Он был способный человек.

Видите ли, мне Сталин говорил: «У тебя слабость к рабочему классу». У меня была слабость на выдвижение рабочих, потому что тогда мало было способных. Он способный рабочий, безусловно.