Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Наша надежда оправдалась: на улице муж встретил старую знакомую, которая сразу же пригласила нас в свой дом. В тот день, как внезапно прозревший слепец, я радовалась всему. Все казалось новым и удивительным: парикмахерская, где мне вымыли и завили волосы, симпатичная кондитерская, где я, как школьница, съела двенадцать пирожных одно за другим. Господи, что это был за день!

Вместе с чемоданами мы переехали в дом нашей знакомой. На следующий день, обнаружив возможность послать посылочку в Петроград, я купила мешок белой муки для отца. Позже я узнала, что моя посылка дошла до него.

Теперь началась ненастоящая, походная жизнь, в которой не было стабильности, не было настоящего покоя. Киев спасли немцы, и в то же время они завоевали его. Украинское правительство издавало распоряжения, принимало решения, но все всегда знали, что само его существование зависело от немцев, которые использовали его в качестве посредника между населением и ими.

Немцы вели себя как завоеватели, но без них страна снова оказалась бы во власти большевиков. Беженцы из северных районов России и представители высших классов местного населения, прошедшие через ужасы большевистского режима, отдыхали теперь телом и душой. Здесь была пища, радость, безопасность; и все же никто не мог поверить, что это продлится долго. Нервное напряжение витало в воздухе. Ходили фантастические слухи. Например, вдруг со всех сторон до меня стали доходить сведения о том, что мой брат в Киеве. Меня уверяли, что видели его там-то и там-то. Мне даже называли имена людей, которые встречали его. Сначала я смеялась, но потом эти байки стали такими убедительными, что в моем сердце зародилась надежда. В течение многих месяцев у меня не было никаких вестей от Дмитрия; наступили такие времена, что стали возможны самые невероятные вещи.

Я начала наводить справки, которые вели меня от одного источника к другому, пока моя встреча с Дмитрием чуть не была устроена; а потом все рухнуло, как и можно было предполагать. Очевидно, какой-то авантюрист использовал имя моего брата.

Гостеприимный дом, в котором мы остановились, был уже переполнен гостями. Ночью были заняты все комнаты, и гости постоянно менялись. Люди приезжали без предупреждения, прямо от большевиков, в лохмотьях, голодные, часто без денег. Зачастую наша хозяйка встречала друзей на улицах и приводила их к себе домой, как привела нас. В ее небольшой столовой за столом не сидело меньше пятнадцати – двадцати человек.

Наши планы были еще очень неопределенными. Мы не знали, что нам делать. Но я начала понимать, что нам не следует слишком долго оставаться в Киеве. Прежде всего, я не чувствовала себя совсем свободно. На западе еще продолжалась война. Присутствие наших бывших врагов, их поведение, тон, нелепый характер какой-то политической игры, а также интриги между ними и местными органами управления – все это раздражало. И неустойчивость такого положения была слишком очевидна; было невозможно питать какие-то иллюзии относительно будущего Украины. Нам удалось спастись от большевиков, и теперь было бы полнейшим безумием подвергать себя новым бедствиям. Нам нужно было двигаться дальше на юг, ближе к морю, к границе и ждать там.

Мы решили уехать в Одессу, где у моих близких друзей был свой дом и куда они нас звали. Но последним импульсом к нашему отъезду послужил слух, циркулировавший по городу, который почти обессилил меня. Мне сказали, что моего отца снова арестовали и на этот раз поместили в тюрьму. Вскоре весть подтвердилась. С того дня я не знала покоя. Из Петрограда приходили нескончаемые сообщения о жестокостях большевиков. Совершенно определенно начался период арестов, казней и пыток. На протяжении долгих месяцев воображение рисовало мне ужасные, кошмарные картины. Я просыпалась ночью в смертельном ужасе; казалось, именно в тот момент далеко отсюда происходило что-то ужасное, окончательное. Я знала, что больше нет сомнений относительно того, каков будет конец; и все же мое сердце постоянно разрывалось между надеждой и крайним отчаянием. Последней весточкой, которую я получила от отца, была записка, написанная карандашом в тюрьме; в ней он благодарил меня за муку, которую я прислала ему.

И только месяцы спустя, когда я уже была беженкой в Румынии, мне стал известен исход. Моего отца арестовали десять дней спустя после нашего отъезда. Он был заключен в одну из государственных тюрем, где провел шесть месяцев, отчасти в самой тюрьме, отчасти – по причине нездоровья – в тюремном лазарете.