Лоуренс Бергрин - Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

Он же считал себя честным и добросовестным исполнителем воли хана и беспристрастным хроникером. «Все, что мастер Марко видел и делал, что он встречал хорошее и дурное, он записывал и рассказывал по порядку своему владыке». Эти путевые заметки не сохранились, но предполагают, что из Генуи, где он писал свои «Путешествия», он посылал за ними, чтобы освежить воспоминания. Подробности путешествия врезались ему в память. Он объясняет: «Вот почему мастер Марко знает об этих вещах и странах больше, чем кто-либо из рожденных, потому что он уделял внимание тому, чтобы узнавать, и высматривать, и выспрашивать, для рассказов великому владыке; так и вышло, что никто никогда не видел эти страны больше, чем мастер Марко, и не узнавал и не слышал столько странных вещей, каковые записывал прилежно и по порядку».

Марко проявил неожиданный талант: он вызывал в воображении читателя или слушателя далекие неизведанные миры, представляя их и удивительными, и понятными. Хубилай был его первым редактором, первым и самым важным слушателем и в конечном счете самой увлекательной темой его повествования. Марко, описывая их диалоги, между прочим открывает и собственное удивление перед открывшимся в нем даром повествователя. «Вернувшись, он предстал перед великим ханом и сообщил ему о делах, по которым был послан и которые исполнил весьма хорошо, и рассказывал обо всем новом и обо всем, что видел в пути, так хорошо и умно, как ни один из тех, кого посылали прежде, так что великий хан и его бароны были весьма довольны, и все, кто его слышал, много тому дивились и хвалили его разум и достоинства».

Уверовав в собственные небывалые таланты, Марко не жалеет похвал в свой адрес. «Благородный юноша, казалось, обладает скорее божественной, нежели человеческой силой постижения», — бахвалится он. Весь монгольский двор «ничему так не дивился, как мудрости этого благородного юноши, и они говорили между собой: ‘‘Если этот юноша проживет долго, он непременно станет человеком великого ума и великой доблести»». Он со вздохом вспоминает: «Со времени того поручения его почитали не как юношу, а как человека зрелого, и с тех пор того юношу называли при дворе мастер Марко Поло, и так мы будем звать его впредь, хотя его добродетель и мудрость заслуживают куда более достойных имен, чем мастер Марко. И это действительно вполне справедливо, потому что он был умен и опытен».

Вассалов Хубилай-хана Марко раздражал. Для них он был безвестным чужаком, невесть как добившимся расположения владыки. Марко сознавал, какую ревность возбуждал среди придворных. Хубилай-хан — то ли признает, то ли привирает он — «держал его в такой близости к себе, что многие другие бароны были в большой досаде».

Следуя примеру отца и дяди, Марко почитал языческого правителя, чья мощь легко затмевала всех владык христианского мира; в то же время он невольно чувствовал, что венецианцам есть чему поучиться у монголов. С этой целью он наполняет свой рассказ поучительными образцами управления этой отдаленной державой. Общественные установления и система монголов представлялась Марко изобретательным решением вопроса о наилучшем использовании скудных ресурсов для управления империей. Монголы, как и венецианцы, правили обширной империей из маленькой замкнутой базы — окруженного лагуной города в одном случае, замкнутого в кольцо стен Камбулака — в другом. Марко осознавал поразительное сходство между венецианцами с их торговым флотом и монголами с их стадами и табунами. Венецианцы, бороздившие моря, были такими же кочевниками, как и степные монгольские племена.

Будучи наследником Чингисхана, Хубилай-хан продолжал его дело «покорения вселенной», начав с области духа. «Он соблюдает главные праздники так же, как сарацины, иудеи и идолопоклонники, — объясняет Марко. — Будучи спрошен о причинах, Хубилай-хан сказал: ‘‘Есть четыре пророка, которых все почитают и перед которыми преклоняются. Христиане называют своим богом Иисуса Христа, сарацины — Мухаммеда, евреи — Моисея, идолопоклонники — Сагамони Буркана (Будду), первое божество, которого представили как идола. Я чту их и поклоняюсь всем четырем»».

Разумеется, между четырьмя верами, перечисленными Хубилай-ханом, имелись коренные различия, и кое в чем их доктрины не только несравнимы, но даже несовместимы. Исламская вера сарацин была строго монотеистической, в то время как монголы исповедовали шаманистскую теологию с идеей многих богов и религиозной терпимости. За этими теологическими расхождениями лежал непреодолимый культурный барьер. Мусульмане, захлестнувшие Азию, были в основном урбанистической культурой, пускали корни в городах и преуспевали в коммерции. Монголы ненавидели города и уничтожали их на своем пути. Даже в своей столице, Каракоруме, монголы жили вне стен города, в открытой степи, предоставляя тесниться внутри китайцам, европейцам и мусульманам.