Вера Бокова - Отроку благочестие блюсти...Как наставляли дворянских детей

А там, где образуется хоть небольшой детский коллектив, неизбежно возникают общие этические правила: не трусить, не жаловаться, не ныть, не хвастаться, не подлизываться и даже — не покоряться чужой воле. "Мы понимали, что обязаны слушаться, когда нас учат делу, — писала М. К. Цебрикова, — но не признавали, чтобы нужно было слушаться всех приказаний и делать то, чего нам делать не хочется, только потому, что того хотят взрослые". И этот моральный кодекс соблюдался детьми жестко и бескомпромиссно.

Общая картина дворянского воспитания получалась очень пестрой. В ней находилось место и высокомерию, низкопоклонству, родовому чванству, разнузданности и духовной пустоте одних, и доблести, обостренному чувству собственного достоинства, верности принципам (даже в ущерб благоразумию) и высокому сознанию ответственности других. Ну и множество промежуточных типов, имевших репутацию "добрых малых" и равно способных как на великодушие, так и на безнравственность, толклись между этими двумя полюсами. И если "лучшие из русского дворянства" считали своим долгом всегда быть образцом высоких моральных качеств, ибо "кому много дано, с того много и спросится", то у основной массы и верность, и честность, и нравственность, увы, имели свои пределы, определяемые границами собственного сословия. Даже уважение к женщине часто заканчивалось там, где кончался "свой круг". Как писал прозаик А. С. Афанасьев-Чужбинский, даже "любить поэтически допускалось только женщину равного или высшего сословия, а остальные не пользовались этим предпочтением, так что самый ярый платоник, страдавший по какой-нибудь княжне, довольствовавшийся одними вздохами, целовавший ее бантики и ленточки, выпрашиваемые на память, в то же время соблазнял и бросал мещанскую или крестьянскую девушку".

Офицерский суд чести мог исключить офицера из полка и за отказ драться на дуэли, и за женитьбу на "неровне" — купчихе, актрисе или женщине нехристианского вероисповедания.

Если в детстве молодечеством было украсть изюм из кладовки, то во взрослом возрасте — соблазнить жену друга или однополчанина; правда, уличенный в этом дворянин не юлил, а прямо признавался в содеянном и выходил на поединок: дуэли были отчасти следствием твердой привычки отвечать за свои поступки и слова.

Наличие "двойных стандартов", обусловленных сословностью, — то самое, за что Лев Толстой ненавидел свое сословие и порицал его в лице своего героя, графа Вронского, человека доброго и честного, который был тем не менее убежден, "что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, — что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно, — что обманывать нельзя никого, но мужа можно, — что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д.".

И все же были вещи, которые объединяли большинство дворян — и тех, что заслуживали определения "лучших людей своего и всякого времени", и скромных "середнячков".

Всякий дворянин четко знал свое место в длинной веренице предков и родных. Он знал о подвигах отца и дядьев от своего дядьки; в его комнате висели портреты дедов, и мамушка или ключница еще в младенчестве, указывая на них пальцем, рассказывала, кто чем прославился. Бабушка, как это вспоминала, к примеру, Е. А. Сушкова, толковала "о предках, об их роскошном житье, об их славе, богатстве, о милостях к ним наших царей и императоров, так что эти рассказы мало-помалу вселили такую живую страсть к ним и их знатности, что первое горе девочки было "зачем я не княжна"…." "Бабушку очень радовала моя " благородная гордость"", — добавляла Сушкова.

В кабинете отца отрок видел художественно исполненное "фамильное древо" или родовой герб. Князь П. А. Кропоткин вспоминал: "Отец мой очень гордился своим родом и с необыкновенной торжественностью указывал на пергамент, висевший на стене в кабинете. В пергаменте, украшенном нашим гербом (гербом Смоленского княжества), покрытым горностаевой мантией, увенчанным шапкой Мономаха, свидетельствовалось и скреплялось департаментом Герольдии, что род наш ведет начало от внука Ростислава Мстиславича Удалого и что наши предки были великими князьями Смоленскими".

Всякий дворянин знал свою родословную во всех подробностях и постоянно соотносил себя со своими предками. Любые дворянские мемуары начинались с генеалогического очерка, и даже, как мы видели, князь Кропоткин, ко времени написания своих "Записок революционера" давно и совсем порвавший со своим классом и его культурой, не удержался и ввернул-таки про князей Смоленских.