Нестор Махно - Воспоминания

Отряд же, которым начато было дело восстания, то есть основной отряд, со штабом направился к берегам Днепра, в пути постоянно натыкаясь то на врагов (и тогда сражаясь с ними), то на своих (и тогда давая им советы о перегруппировании мелких отрядов в более крупные и о подтягивании их к районам, где намечено было создать определенные плацдармы для организации фронтов и их боеучастков).

Как-то раз переезжая через линию железной дороги Синельниково-Александровск, мы наткнулись на военные эшелоны немецких войск и приняли с ними бой при следующих обстоятельствах.

Теперь мы лучше знали и немецкое командование, и немецких солдат. Поэтому, наткнувшись на эти эшелоны, мы прежде всего повели с ними переговоры о том, чтобы они, оставив себе для самоохраны на каждый эшелон по 10 винтовок и по ящику-два патронов, остальное оружие немедленно сложили перед нами. Однако, несмотря на эти переговоры, мы быстро заготовили все имевшиеся на станции Ново-гупаловка паровозы, чтобы пустить их навстречу эшелонам, если придется применять силу для их разоружения. В то же время подрывщики были на своем месте. И вообще, все было приготовлено, что в таких случаях полагается, как с нашей своеобразной крестьянской точки зрения, так и с точки зрения чуждой, местами нам, крестьянам, малопонятной академической стратегии.

В переговорах немецкое командование как будто согласилось с нашими требованиями. Но когда оно отпустило нашу делегацию, то начало высаживать из эшелонов войска и развертывать их во фронт. Это вызвало решительный протест с нашей стороны. Скоро между нами завязался бой не на жизнь, а на смерть. Наши паровозы, пущенные по обоим путям, сделали все, что надо было. Немецкое командование и его войска жестоко поплатились за свои лицемерные переговоры с нами, за лицемерное соглашение сложить оружие без боя. Поплатились настолько, что, оставив нам много вооружения (на поле и в разбитом нашим первым паровозом самом крупном эшелоне), бежали в сторону Александровска.

В эшелоне оказалось кроме оружия и патронов тысячи банок разного варенья, настоек, фруктов, которыми русская буржуазия в Крыму одаривала этих палачей Украинской революции. Не говорю уже о том, сколько здесь было разной обуви и кожи для обуви, т. е. вещей, награбленных немецкими войсками всюду, где можно было: и по магазинам, и у крестьян при обысках, порке, арестах и расстрелах.

Для того чтобы широкая крестьянская масса могла видеть, какие вещи были в этом эшелоне, и серьезно подумать о том, где они могли быть приобретены немецко-австрийскими войсками, я распорядился, чтобы местные ново-гупаловские повстанцы сообщили в село крестьянам – выйти к эшелону, посмотреть на содержимое в нем и такие вещи, как кожа, сахар, варенье, забрать и распределить в общественном порядке, между беднейшими в первую очередь. Население все это награбленное богатство эшелона видело и глубоко возмущалось.

А мы ушли далее, к Днепру, к месту Днепровских порогов, туда, где шум быстрых и сильных потоков всегда что-то говорит имеющим силы бороться за широкие просторы и за вольность.

У порогов я лично и отряд повстанцев сели на плоты и двинулись по Днепру под руководством опытных лоцманов-крестьян, чтобы прощупать на дне Днепра пулеметы бывших гайдамаков-синежупанников, заподозренных гетманом и немецко-австрийским командованием в революционности и частью разоруженных, частью же разбежавшихся по Украине с оружием и попрятавших часть этого оружия в Днепре.

Пулеметы мы нащупали и около восьми штук вытянули. Хотя масло с них и было уже смыто, они еще сохранились и были пригодны на позициях и в боях. Здесь же, у Днепра, крестьяне снесли нам около двадцати ящиков патронов к русским и австрийским винтовкам.

Но здесь же, впервые за время нашего открытого вооруженного выступления против врагов революции и трудящихся, два повстанца (один, между прочим, лучший друг товарища Щуся) опозорили наш отряд, тайком от всех наложив на мельницу денежную контрибуцию в размере 3000 рублей. Они получили эту сумму и позашивали ее себе в шапки.

Об этой контрибуции я узнал при моем выступлении с речью перед крестьянским сходом села Васильевки. Никогда за все время моей революционной деятельности я не чувствовал на сердце такой боли, как во время этого своего выступления. Мысль, что в отряде есть люди, которые тайно совершают непозволительные преступные акты, не давала мне покоя. И отряд не вышел из этого села до тех пор, пока лица эти не были раскрыты и хоть и с болью, но без всяких колебаний расстреляны в этом же селе. Теперь я, братья Каретники, Марченко, Лютый, Мощенко, юный и до бесконечности честный Гаврюша Троян и другие – все были в тревоге перед сознанием, что в отряд просачивается элемент, преследующий цели грабежа и личной наживы. И мы решили не останавливаться ни перед чем, чтобы с корнем вырывать его из повстанческих рядов и уничтожать.