Из-за массового бегства крестьян с тяглых земель писцовые книги устаревали еще до того, как Поместный приказ успевал их исправить и утвердить. Чтобы не допустить обесценения поземельных кадастров и стабилизировать доходы казны, власти старались воспрепятствовать бегству крестьян от тягла и предотвратить бесконечное дробление тяглых наделов. Аналогичные цели выдвигались в отношении тяглого населения посадов. Каким образом достигались подобные цели?
История «посадского строения» 80—90-х годов XVI в. свидетельствует, что инициатива обычно исходила от самих посадов, точнее, от влиятельных торгово-промышленных верхов, представлявших тяглую посадскую общину. Города обращались к правительству с ходатайством о возвращении «разошедшихся» тяглецов в старые тяглые дворы. А власти, преследуя фискальные цели, удовлетворяли их требования путем специальных распоряжений и пожалований. Меры подобного рода рассматривались как чрезвычайные, временные и имели вполне конкретный адрес.
Правительственная политика в крестьянском вопросе формировалась, по-видимому, точно так же. Правительство не осмелилось круто ломать освященную веками традицию. Но помещики давно перестали признавать нормы Юрьева дня в качестве регулятора крестьянских переходов. Власти осторожно, исподволь санкционировали складывавшийся новый порядок и использовали его в интересах фиска. Общие законодательные установления о прикреплении крестьян к тяглу не издавались, вероятно, потому, что соответствующие распоряжения рассматривались как преходящие и временные. Однако отсутствие законодательства не мешало суду на практике удовлетворять дворянские иски о возвращении тяглых крестьян на старые наделы — сначала в единичных случаях, а затем и в массовом порядке.)
В условиях, когда традиционный порядок крестьянских переходов разладился, общее валовое описание неизбежно приобрело ряд новых черт. Для правительства кадастр по-прежнему оставался главным образом фискальным документом. Помещики же усмотрели в нем аргумент, позволявший им «законно» удерживать крестьян, записанных за ними писцами: «у кого колико тогда крестьян было». Так можно интерпретировать справку Поместного приказа 1607 г. о закрепощении крестьян и описании земель. При этом следует учесть ее полемическую направленность. Составление писцовых книг ускорило закрепощение крестьян не по причине «наговоров» Бориса Годунова, якобы повлекших за собой специальный указ царя Федора, а в силу того что феодальные землевладельцы нашли в поземельном описании удобную юридическую форму, санкционировавшую их крепостнические устремления.
Англичанин Д. Флетчер при посещении Москвы в конце 80-х годов обратил внимание на угнетенное положение низших сословий. Как правоведа, Флетчера интересовало юридическое положение крестьян. Ему удалось собрать сведения о законе, или, точнее, порядке, устанавливавшем принадлежность каждого человека к сословию, «в котором состояли до него его предки». По утверждению Флетчера, как крестьян, так и горожан «держат в границах их сословия законами страны, так что сын мужика, ремесленника или земледельца всегда мужик, ремесленник и земледелец» [588] Перевод сверен по фототипическому изданию «Of the Russe Common welth» by G. Fletcher. Cambr. — Mass., 1966, p. 49; ср.: Д. Флетчер. О государстве Русском, с. 71.
. В типичной для Флетчера тираде по поводу порабощенного положения народа в России, возможно, отразились сведения о мерах, с помощью которых русские власти возвращали в прежнее состояние вышедших из тягла ремесленников — горожан и мужиков [589] Впрочем, такая интерпретация сведений английского ученого-юриста достаточно гипотетична, поскольку распоряжения по поводу упорядочения тягла первоначально ограничивали переход только владельцев тяглых участков и не распространялись на их сыновей и племянников.
.
Следует подчеркнуть, что меры по ограничению выходов тяглых крестьян носили характер временного урегулирования вплоть до начала 90-х годов. Можно указать на ряд случаев, когда крестьяне «выходили» из-за своих землевладельцев, невзирая на существование режима заповедных лет. Два таких случая зафиксировали писцы в ходе описания Романовского уезда в 1593–1594 гг. Так, пометив заброшенные крестьянские дворы, они записали: «Двор пуст Русинко Черново, вышел за Неупокоя за Ушакова в 7099 году»; «Двор пуст Завьялки Семенова, вышел за Давида Ушакова в деревню в Кириловскую в 7100 году» [590] ЦГАДА, ф. 1209, кн. 379, л. 324, 329. Факт установлен О. Шватченко.
.
Читать дальше