Вера Фигнер: Запечатленный труд (Том 1)

Как жить? Чем жить? Для чего жить? «И сгладятся ли следы заключения, чтоб стать хорошим работником и сделать что-нибудь в жизни… Куда примоститься, чтоб создать что-нибудь, и как сбросить ту едкую накипь, которая, слои за слоем, ложилась в течение целых 22 лет!» [42] Вера Фигнер, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 300.

В третьей книге воспоминаний — «После Шлиссельбурга» (не вошедшей в настоящее издание) В. Н. Фигнер рассказывает о своих тяжелых переживаниях и упорных поисках места в жизни.

В июне 1905 года после долгих хлопот брата Николая ей разрешили поселиться на родине, в Казанской губернии, но по-прежнему под строгим полицейским надзором.

В родном краю Фигнер ищет ответ на свои вопросы.

Казанская деревня встретила бывшую народницу бедностью, голодом, попрошайничеством. «В политическом же отношении, — пишет Вера Николаевна, в этом уезде, можно сказать, вполне девственная почва. Земство бездеятельно и бесцветно; учительский персонал смирен и принижен. Одни земские начальники представляют торжествующую свинью. Впрочем, — добавляет Фигнер, — я слыхала, что есть сознательные, развитые крестьяне… Вообще край, по-видимому, далеко отстал от передовых, и я еще не видела ни одной черточки, которая указала бы на прогресс сравнительно с 70-ми годами» [43] Там же, стр. 331. .

Это письмо написано В. Фигнер в августе 1905 года, когда в России шла на подъем первая революция. Уже пронеслась гневная январская волна после Кровавого воскресенья, уже весь мир говорил о «Потемкине», лодзинских боях, Ивановской стачке. В словах В. Н. Фигнер была правда, но далеко не вся. Действительно, Тетюшский уезд был не из передовых. Крестьяне в массе своей были темными, монархически настроенными. Да и по всей России крестьянство еще только раскачивалось. Наивысшая волна выступлений в деревне поднимется в 1906 году.

Однако в 1905 году и в этом отсталом краю мужик начинал пробуждаться. Об «аграрных беспорядках» в соседних имениях Вера Николаевна слыхала: в одном месте крестьяне добивались прощения порубок, в другом — льгот по аренде, в третьем — требовали у помещика земли… Более того, Вера Фигнер сама стала свидетелем этих «беспорядков»: крестьяне спалили старую усадьбу, принадлежавшую ее деду. Крестьяне начинали выступать за свои классовые интересы и права, правда еще стихийно, неосознанно. Времена изменились, но Фигнер не могла понять колоссальных сдвигов в русском обществе.

Вместе с тем Вера Николаевна не могла и сидеть сложа руки, когда вокруг в стране все кипело. При каждой возможности пыталась беседовать с крестьянами, рассказывала им о различных партиях, о Государственной думе. К ее удивлению и даже возмущению, крестьяне весьма скептически относились к разговорам о Государственной думе: «Жили без думы и дальше без нее проживем»; «хорошего ждать нечего: та же канитель будет»; «те же пройдохи: старшины, волостные писаря да кулаки — в депутаты пройдут» [44] Вера Фигнер, Полн. собр. соч., т. III, стр. 82. . При всей своей неразвитости мужик инстинктивно нащупывал правильный путь: не через думу, а собственными руками добиться земли!

А Вере Николаевне трудно было понять его — контакта, кровной связи с крестьянином у нее нет. В былые годы она жила «в народе» как равная с равными. Теперь же живет в имении брата. «Я так далека здесь от населения, что нельзя и сравнить с Нёноксой. Живешь на отскоке, собаки злые не пускают ко двору, и население не привыкло ходить в усадьбу. Даже нищие ходят по беднякам, а в барский дом не заходят» [45] Вера Фигнер, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 345–346. . «Никогда я не чувствовала того, что испытываю здесь, — пишет Вера Николаевна товарищу по революционной работе Спандони. — Лежа в покойной, чистой постели, в просторной комнате, в бессонный час невольно приходит в голову, что тут же сотни людей валяются кое-как на старых тулупах, и представляешь себе психологию этих людей… Едешь в экипаже на паре и встречаешь телегу, и является отвратительная мысль, что едешь не по праву… что для того, чтобы качали рессоры, кому-нибудь необходимо трястись в телеге, и т. д. Ну, словом, я чувствую себя достаточно несчастной, только вы не показывайте никому этого письма и не рассказывайте…» [46] Вера Фигнер, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 387.

Разлад «внутреннего настроения» и «внешней жизни» был настоящей трагедией для Фигнер. «Пока мы жили и после, когда были в тюрьме, у меня было назначение в жизни, а теперь я потеряла его. И мне кажется так ужасно жить без этого!» [47] Там же, стр. 340. — признается она в письме М. Ашенбреннеру в сентябре 1905 года.