Израиль Мазус - Ожидание исповеди

Все было просто только на первый взгляд. Ведь добрая половина рабочих уже давно физически была не в состоянии выполнять дневные нормы, а гарантированный минимум должен был защитить рабочих от слишком резкого падения уровня выплат. Проще было с теми, кто еще способен был выполнять и перевыполнять нормы. Первые, с помощью различного вида доплат, сохраняли привычный уровень заработной платы, вторые резко его повышали.

Первые месяцы эксперимента, особенно когда он проходил на строительстве Дома Правительства России, показали, что, во-первых, число выполняющих и перевыполняющих нормы бригад было значительно меньше, чем мы предполагали, и, во-вторых, их число не увеличивалось от месяца к месяцу, а, наоборот, уменьшалось. Стало очевидно, что прежде, чем начинать такой серьезный эксперимент, надо было провести коренной пересмотр норм в сторону их уменьшения. Или сделать сутью проводимого эксперимента установление именно реальных норм и только после этого продолжать движение дальше. Однако, как вскоре выяснилось, решить такую задачу ни для отдельной строительной специальности, как это пытался сделать я, ни для всех вместе взятых было невозможно. Это означало, что надо менять одну из основ, на которых стоит государство. И, прежде всего, устранить иллюзию постоянного движения вперед. Принять такое решение мог только человек, который обладал в стране абсолютной властью. Ни у кого, кто поддерживал и помогал мне, такой власти не было...

В конце каждого месяца, когда начислялась заработная плата, меня окружали бригадиры и рабочие тех бригад, где резко уменьшились выплаты, и настойчиво требовали, чтобы им оформили настоящий наряд вместо филькиной грамоты.

Через год, когда подошла пора подводить итоги, нервы мои были на пределе. Срыв произошел на совещании, где я был основным докладчиком.

Расстояние между произносимыми мной словами и теми, которые клубились внутри меня и произнесенными быть никак не могли, было столь велико, что наступил миг, когда я вдруг перестал слышать самого себя. Потом я понял, что замолчал и на самом деле. Ощущение было такое, будто бы я выпал из окна и никак не могу долететь до земли. Завершить свое выступление я смог только после некоторого перерыва...

Это был провал! Словно бы я сам себя загнал в страшный лабиринт и вот, войдя в очередной тупик, стою, упершись лбом в стену. Я перестал ходить на работу. Ломали судороги. Кричал. Каждый день звонил Борис и требовал, чтобы я рассказал обо всем подробно. Рассказывать было трудно. Вдруг сами собой вспоминались незначительные эпизоды, вроде этого: "Перед совещанием подходит ко мне один и спрашивает: "Так вы, значит, не за что-нибудь, а просто так?! Энтузиаст?" То есть, попросту говоря, дурак. Понимаешь, Боря?" Борис слушал меня и кашлял, кашлял... Успокаивал: "Да ладно тебе... чего там... Перемелется... мука будет..." Часто спрашивал: "О чем теперь думаешь, Изька?"

О чем думал? Если в состоянии был думать, то о своей вине перед близкими людьми. Я был плохим сыном, отцом, и, как оказалось, даже плохим зятем...

Огромный портрет Леонида Моисеевича Хатеневера, моего покойного тестя, смотрел со стены на мои судороги и словно бы говорил: "Я так и знал, что этим все закончится".

Хатеневер умер той же осенью 1948 года, когда меня арестовали. Он был одним из крупнейших советских микробиологов, который в 30-40-х годах работал над созданием методов диагностики, профилактики и лечения туляремии, или иначе - бубонной чумы. Он автор тулярина, с помощью которого устанавливается диагноз заболевания. Болезнь эта столь опасна, что японцы намерены были использовать бубонную чуму в качестве бактериологического оружия. В лаборатории профессора Хатеневера много лет создавали вакцину, которая должна была вызывать в организме человека устойчивый иммунитет против заболевания туляремией. К началу войны с немцами работа над вакциной еще продолжалась, но ее можно было использовать как лечебную. Источником заболевания являются грызуны. Поэтому бубонная чума особенно свирепствовала в окопах. Наши солдаты быстро излечивались и возвращались в строй. Немцы лечить туляремию не умели и охотились за трудами советских ученых, особенно за вакциной Хатеневера. После войны Хатеневер много работал, пытаясь решить первоначальную задачу, - создать в организме человека устойчивый иммунитет против заболевания. В стране были и другие микробиологические лаборатории, в которых решалась эта же проблема. Хатеневер создавал вакцину из убитых туляремийных микробов. Успеха добилась лаборатория, которая работала с живыми микробами. Не вдаваясь в специфические подробности этих понятий, отмечу лишь, что, как это часто бывало в советское время, ученые, которые не добились очередного успеха, оказывались беззащитными перед властью. У лаборатории, которой руководил Хатеневер, стали отбирать помещения. Был 1948 год, и под угрозой закрытия оказалась и сама лаборатория. Сердце профессора не выдержало, и на 52-м году жизни Леонид Моисеевич умер.