Михаил Меньшиков - Выше свободы

Анархию я беру не как философское учение, а в ходячем смысле слова. Это - беспорядок, неустроенность, беззаконность, безвластие. И мне кажется, в этом виде анархия всего страшнее в России. Именно у нас - по ужасной нашей некультурности - беспорядок всего возможнее. Вспомните девиз нашей истории: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет". Ни у одного народа история не начинается с анархии, как у нас. И анархия эта продолжается, строго говоря, на протяжении всей истории. Разве удельная система была не анархична? Разве собирание Руси и жестокая тирания Москвы не были насквозь анархичны? Как summum jus - summa injuria20, террор законной власти вносил не порядок в страну, а беспорядок, отчего трон Рюрика и рухнул. Анархия продолжается при первых Романовых, и даже богатырь-реформатор не мог обуздать ее. Петербургский период, пожалуй, анархичнее московского - и так до последних дней. Прошедшая революция есть великая попытка справиться наконец с нашей бытовой анархией, положить конец тысячелетней смуте, наладить жизнь свободную, достойную огромного народа. Но само собой, новый порядок вещей еще не успел оказать никакого действия: оно еще впереди. Людям вдумчивым следует пристально вглядеться в анархию, проследить ее источники. Глубочайший из этих источников есть характер народный, воспитанный в смуте. Народ наш велик и обилен, но порядка в нем нет - нет порядка в его нервах, в его совести, в его рассудке, в его душе. Позвольте мне сделать слабую попытку заглянуть в эту темную пропасть - в глубину народной психологии, в историю народных нервов.

Бисмарк, говорят, носил железное кольцо с русскою надписью: "ничего!". Этим словом он определял таинственную силу самого страшного - восточного соседа Германии. Однажды, когда Бисмарк был послом в Петербурге, он заблудился на охоте и нанял мужика довезти его до станции. Дело было зимой, завернула вьюга, дорогу замело и князь считал себя погибшим. На все его опасения мужичок отвечал бодро: "ничего!" и знай хлестал клячонку. К изумлению великого дипломата, они действительно наконец выехали из дебрей, и он заказал себе кольцо на память. В этом "ничего!" Бисмарку чуялось необыкновенное, сверхчеловеческое упорство русского племени, его способность все презреть, все вынести и в конце концов - все преодолеть. Не знаю, анекдот это или правда, но этот девиз "ничего!" и в самом деле похож на лозунг нашего племени. Что в нем есть некая стихийная сила - это бесспорно, но в нем же и стихийная слабость и, может быть, все объяснение нашей горькой судьбы. "Все перенесем" - это точно, но чего это нам стоит вот вопрос. И не лучше ли было бы иной раз кое-чего не переносить?

"Ничего" - это нигилистическое "nihil", это отрицание, тогда как лозунгом творчества должно быть утверждение, твердое "да!", создающее жизнь. "Ничего" - это принцип анархии в обществе, принцип цинизма в отдельной личности. Вглядитесь в среднего, собирательного русского человека, в этого слабого, распущенного, неряшливого, добродушного и одновременно жестокого, всевыносящего человека. Не сама ли анархия глядит из его кое-как сделанной физиономии? Не воплощенный ли цинизм - его растраченная и бесформенная душа?

Философия характера

И слово и понятие цинизма я заимствую из нравственной философии. Предо мною три великих разновидности человеческого духа, выработавшиеся еще в глубокой древности. Стоики, циники, эпикурейцы. Это как бы три основные расы в области душ, три цвета кожи, подобно белому, желтому и черному, разные сочетания которых дают другие оттенки. Только эти три морально-философских школы окрепли, только они сделались популярными, остальные (напр., пифагорейцы, эклектики и пр.) остались в тени. Может быть, эти три философии характеризуют главные темпераменты человеческого духа: то, что прежде называлось холериками, флегматиками, сангвиниками. Конечно, сами нравственные типы существовали с неисследимой древности, но в эпоху чудного эллинского расцвета они были выяснены и названы. Не вдаваясь в подробности, ибо тема громадна, прошу вспомнить представителей названных философий - Диогена, Зенона, Эпикура. Вспомним благороднейших - и забудем низких. Проследите же разницу между их миросозерцаниями, но только не научно (ибо запутаетесь в противоречиях), а художественно, т.е. так, как сложилось впечатление об этих великих школах на протяжении двух тысяч лет.

Все три философии - подобно колодцам в пустыне - старались проникнуть до самых чистых родников природы, до вечно текучей, утоляющей "воды живой". Ученики великого деда нравственной философии - Сократа, его духовные внуки, все трое - Диоген (через Антисфена), Зенон (через Эвклида Мегарского) и Эпикур (через Аристина) - носят родовые черты благородного предка, но у каждого физиономия иная - родственная и различная вместе. Все трое, заметьте, как и Сократ, были глубокие бедняки, и притом добровольные. Все трое ополчались на современное изысканно-культурное общество, и каждый из них, вместе с нашим Сковородою, мог бы написать на своем могильном камне: "Мир ловил меня, но не поймал". Из них отец эпикурейцев, имя которых осталось нарицательным для жуиров, жил в небольшом саду, ел хлеб и пил воду из ручья. Все его дневное содержание, по его словам, стоило "меньше аса". Это не мешало ему вести прямо блаженные беседы с учениками и написать триста томов (к сожалению, утраченных) "без одной цитаты", как говорит один биограф. Какой степенью восхищения Эпикур пользовался даже через двести лет - вспомните отзыв Лукреция (в "Природе Вещей": "Эпикур, умом превзошедший весь род человеческий, затмив всех, как эфирное солнце, всходя, затмевает звезды").