Елена Штаерман - Кризис античной культуры

И наконец, если римские сенаторы и жаловались иногда на ограничение политической свободы, то иной была в этом смысле позиция сословия декурионов и вообще провинциалов из имущих классов, особенно в городах Востока, а именно из этих слоев выходило большинство деятелей тогдашней культуры.

Одна из краеугольных идей официальной идеологии — избавление провинций, находившихся под властью Рима, от опасности внешних войн и внутренних смут — была ими принята, видимо, достаточно искренне. Страх более или менее обеспеченных граждан города перед народным волнением заставлял их не слишком сожалеть о древней демократии. В сочинениях Плутарха, ритора Диона Хрисостома и других писателей восточной половины империи мы постоянно встречаем рассуждения о пагубности излишней свободы, о том, что императоры оставляют городам ровно столько свободы, сколько им полезно иметь, и большей им желать незачем. Они дают советы городским магистратам и видным гражданам не раздражать провинциальных наместников неумеренными требованиями и претензиями, уважать волю императоров, соблюдая при этом собственное достоинство и не впадая в излишнее угодничество; во время выступлений на народных собраниях не вспоминать беспрестанно о великом прошлом греков и их борьбе за свободу, а напротив, показывать, сколь пагубными всегда оказывались народные восстания для самого же народа. Известный историк II в., также уроженец Востока, Аппиан в своей истории гражданских войн конца республики писал, что как помпеянцы, так и цезарианцы считали, что сражаются за свободу — «слово всегда привлекательное и всегда пустое» [69] 69 Аппиан. Гражданские войны, кн. II., 1935, 72–73. . В таком же духе, по сообщению Тацита, говорил, обращаясь к галлам, и уже упоминавшийся Петилий Цериал. Цивилис, доказывал он, призывая вас восстать против Рима, делает вид, что хочет вернуть вам свободу, но на деле германцы рассчитывают над вами господствовать, «свобода и прочие громкие слова для них лишь предлог» [70] 70 Корнелий Тацит. Указ. соч., т. II. История, IV, 73. .

Таким образом, среди класса, составлявшего, опору империи, не было сожаления об утраченной политической свободе, напротив, она представлялась ему неким лживым, так сказать, демагогическим лозунгом, который ведет или к порабощению, или к напрасному кровопролитию, нарушению мира и спокойствия. Как условие, необходимое для развития творчества, она не выдвигалась. Так, например, один неизвестный автор труда по ораторскому искусству резко полемизировал с теми, кто считал, что ораторское искусство во времена империи пришло в упадок из-за того, что его не питала более свобода слова, породившая великих ораторов греческой и римской демократии. Не гражданские смуты, а мир, доказывал он, способствуют развитию талантов [71] 71 См.: «О возвышенном». М. — Л., 1966. Трактат ошибочно приписывался философу III в. Лонгину. На самом деле он написан неизвестным автором I в. . Даже Сенека считал, что, в общем, не от политического строя зависит возможность творить; Сократ, писал он, жил и учил при тиранах, а возродившаяся демократия его убила [72] 72 См.: Seneca. De Tranguilitatc animi, 3. .

Но если неправомерно преувеличивать значение ущемления политической свободы в империи по сравнению с республикой или говорить о серьезных, ощущаемых как таковые ограничениях свободы творчества, то хотя и не по злой воле императоров и не в силу существования определенных форм государственного строя, а в результате развития всей античной общественной системы в целом с течением времени все более исчезала та экономическая независимость граждан, которая для античного человека была истинной основой его свободы. Начавшийся некогда разорением крестьян этот процесс продолжался, захватывая массу средних собственников и целые города, попадавшие в зависимость от различных «благодетелей», принимавшую характер тягостной моральной зависимости клиента от патрона. Сами же «благодетели» зависели от императоров, имевших возможность действовать не только как суверены, но и как номинальные верховные собственники всей территории империи и как фактически крупнейшие собственники в государстве. Эта всеобщая нестабильность и материальная зависимость, сочетавшаяся с зависимостью моральной, переплеталась с более или менее осознанной утратой смысла индивидуальной и коллективной деятельности для достижения каких-то общих реальных целей, поскольку все, чего можно было достигнуть в рамках данной системы, представлялось уже достигнутым, о возможности же достижения чего-то нового еще никто не помышлял. То и другое в соединении порождало тягостное чувство несвободы, «отчуждения», невозможности и неспособности управлять внешними обстоятельствами, которые теперь были также вне контроля свободнорожденных граждан, как некогда вне контроля стоявших вне гражданской общины рабов.