Александр Бестужев-Марлинский - Ревельский турнир

- Такая наглость стоит наказания... Эта обида заслуживает месть! раздавалось отовсюду, и рыцари, дворяне, шварценгейптеры хлынули на ристалище.

- Выбросьте вон, прибейте, убейте этого самозванца! - кричали рыцари. - Он не наш.

- Он будет наш! - возражали шварценгейптеры, стеснясь в кружок около бесчувственного Эдвина. - Мы не дадим тронуть его волоском...

- Кто не даст? Кто не позволит? Кто? Не по нашей ли милости впущены вы в круг рыцарский? - шумели дворяне.

- Не из милости, а по праву.

- Кто дал права, тот может и взять их.

- Вы их продали нам, а не дарили. Мы такие же господа, как и вы, в Ревеле, который не раз уже выкупали своим золотом и спасали своею кровью.

- Старые песни, старые сказки!.. Храбрость ваша качается на весовой стрелке, а честь, как обстриженный червонец, очень упала в цене...

- Гром и буря! Мы напечатаем на лбах ваших такие монеты, что век не износите штемпеля...

- Аршинники, разбойники! - летело навстречу друг другу, и обе стороны пышали боем, когда венденский фогт фон Дельвиг вскочил на перила и громовым голосом говорил:

- Дворяне и рыцари! вот следствие пашей доброты! Когда бы не позволили мы шварценгейптерам и первым гражданам мешаться с нами, этот купчишка не стоптал бы нашего собрата и преимуществ Ордена, не обидел бы в лице Унгерна нас всех. Но пусть прошлое будет нам уроком для переду. Да будет же отныне и навсегда запрещено всем без изъятия, не носящим звания рыцаря или дворянина, въезжать за турнирную решетку.

- Да будет, да будет, - загремели дворяне и рыцари, и герольды под звуком труб возгласили, что никто, кроме дворян и рыцарей, не может отныне ломать с ними копья в турнире.

- Так мы сломим их в битве! - зашумели обиженные таким исключением шварценгейптеры, обнажая мечи.

- А! коли так, бейте черноголовых! - закричали рыцари.

- Рубите пустоголовых! - восклицали шварценгейптеры, кидаясь к ним навстречу, и вмиг мечи запрыгали по латам и бой завязался.

Вопли женщин, клятвы противников, громы оружия огласили воздух. Теснота умножала тревогу, конные и пешие, латники и невооруженные, бойцы и миротворцы смешались, и все орудия от рук до копий были в деле. Обиженное самолюбие и неуклонная гордость подстрекали сражающихся, вино и гнев ослепляли всех, ожесточение росло. Напрасно гермейстер просил, уговаривал, повелевал; напрасно, крича и топая ногами, бросил свой жезл, даже шляпу и мантию на ристалище в знак закрытия турнира, - никто не слушал, никто не замечал его. Наконец усталость сделала то, чего не могли совершить ни моления жен, ни приказы старших. Обе стороны склонились на увещания доброго бургомистра Фегезака, и противники разошлись, грозя друг другу мечами и взорами. Опустелое побоище усеяно было перьями и шпорами, рыцарскими и дамскими украшениями. К счастью, теснота помешала дальнему убийству, ибо сражение превратилось в борьбу; говорят, немногие заплатили яшз-нию за эту игрушку.

Эдвин все еще лежал в смертном обмороке от сильного ушиба и бури чувств. Подле него на коленях стояла прелестная Минна, забыв весь мир для любезного и ничему не внимая, кроме чуть слышного биения его пульса; Лонциус, ухаживая на Эдвином, уговаривал беснующегося Буртнека, который всем тогда известным светом клялся, что он не отдаст Эдвину дочери, хотя он и остался победителем.

- Но ваше слово, барон, ваше рыцарское слово!

- Но мои предки, г. доктор, мои предки! Лучше не сдержать слова, чтобы поддержать имя. Коротко сказать, Эдвин очень высоко задумал; я вовек не выдам Минны за человека без славного имени.

- Зато с доброю славою.

- За человека, у которого родословная в счетной книге, у которого нет герба.

- У него их тысячи, барон, и все на золотом поле.

- Хоть весь он рассыпься червонцами, - я не соглашусь раздвоить [Ecarteler - геральдическое выражение. (Примеч. автора.)] свой щит с вывескою.

- Вспомните, барон, что Эдвин кровью выручил вам отнятое Унгерном, неужели за великодушие заплатите вы неблагодарностию?

- Добродетель - не титул...

- Мы производим его в командоры шварценгейпте-ров! - гордо возразили старшины сего сословия. - Он заслужил это достоинство храбростию.

- Слышите ли?.. - сказал доктор. - Это почти рыцарское достоинство!

- Батюшка, - вскричала, наконец, Минна, будто вдохновенная, - он оживает, мой Эдвин оживает. Простите, - продолжала она, обливая грудь отца горькими слезами, - я люблю Эдвина, я не могу жить без него... В руке моей вольны вы, но мое сердце навечно принадлежит Эдвину.