Макар Бабиков - Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты

Еще до ухода на задание Эриксен знал, что Харальд Утне не контролирует себя при выпивках. Командир и политрук норвежской группы отряда перед выходом на задание предупредили Эриксена, чтобы он помнил об этой слабости Харальда, разрешал выпить только для согревания.

Изредка разведчики наведывались к своим ближайшим соседям, супругам Луэ. Хотя они люди еще сравнительно молодые — Освальду сорок лет, а его жене Дагни тридцать, но семья у них изрядная — как говорилось у русских, семеро по лавкам. Дети еще маленькие, старшему сыну всего десять лет. Луэ жили раньше в Берлевоге, но испытывали нужду. Чтобы как-то добиться хоть небольшого достатка, Освальд вступил в партию «Националь самлинг». Покинув Берлевог, переселился в этот одинокий хуторок: тут поменьше рыбаков в бухте, улов понадежнее и сенокосы пообширнее. В хлеву около дюжины овец и коз. Шлюпка у него с дизельным движком, выходить на лов полегче.

Эйстен и Ананиансен заверили Эриксена, что Освальд хоть человек и нетвердых убеждений, к правящей партии примкнул из-за материальной корысти, но они в нем не сомневаются.

А разведчикам миновать эту семью, как и хуторок Антона Стенмана, — невозможно, они живут в полукилометре.

В прошлом году Стенман отказался помогать Эриксену. Жизнь у него одна, узнают немцы — с семьей не посчитаются. За деньги дровишек продать или угля, кое-что из продуктов, особенно свежей рыбы, — это он может.

Стенману 36 лет, жена его Нелли постарше на два года, у них пятеро детей, все малолетки. У семьи четыре козы и десять овец.

Стенман перебрался сюда, в Летвик, тоже из Берлевога, не захотел работать на немцев.

Поскольку избежать общения с соседями было невозможно, разведчики через некоторое время отправились к ним в гости. В доме семьи Луэ сели за стол. Освальд был не прочь приложиться к стакану. Распили фляжку водки, основательно закусили, попили кофе и собрались возвращаться в свой шалаш. Эриксен и Лейф Утне ушли, а Харальд остался, сказав, что еще хочет поговорить с соседом. Выпитого за ужином ему показалось мало, он предложил Освальду еще опорожнить бутылочку. И в той ничего не осталось на донышке.

Уже под утро Освальд выпроводил Харальда из дома, но тот пошел не к своему жилищу, а к другому соседу. Стенман только что поднялся, собирался заняться по хозяйству.

Харальд достал из кармана фляжку и предложил Антону вместе с ним выпить. Тот отказался, сказав, что с утра делать этого не следует, впереди целый трудовой день, забот у него тьма. Обиженный и раздосадованный, что не находит компаньона, Харальд ударил Антона по лицу. Тот связал вконец захмелевшего Харальда, положил его на скамью, а сам пошел к Эриксену сказать, чтобы тот забрал пьяного.

Пока Антон ходил, Харальд уговорил жену Стенмана Нелли развязать его и отпустить домой. Та пожалела его, сняла с пьяного путы и выпустила на улицу.

Оказавшись на воле, Харальд побежал искать своего обидчика. Вскоре он увидел Антона, достал пистолет, выстрелил раз, потом другой…

Стенман кинулся от греха подальше бегом в Берлевог, с перепугу по пути потерял ботинок, шапку. Не заметил даже, как пробежал четырнадцать километров, спрятался у своей матери и скрывался там три дня, пока сын не принес ему одежду и обувь.

Услышав стрельбу, Трюгве и Лейф опрометью кинулись узнать, что случилось. Последний патрон из пистолета Харальд выпустил в сторону бегущих товарищей.

Подоспевшие изловили пьяного, скрутили, привели в шалаш и уложили спать.

Проснулся он поздно вечером. Вахту стоял Лейф, а Трюгве грелся у очажка. Вид у Харальда был угрюмый, помятый. Он сидел на лежаке, опустив голову и охватив ее руками. Сознание содеянного медленно приходило к нему. Он силился вспомнить все детали, но не мог. Пошарил в кармане, пистолета не было. Трюгве молча смотрел на него. Наконец Харальд поднял голову, поглядел на Эриксена, попросил разъяснить ситуацию. Трюгве позвал Лейфа с вахты, и они описали Харальду все его похождения.

Харальд опустил голову, задумался. Потом поднял глаза на товарищей и, тяжело вздыхая, сказал:

— Простите меня, виноват. Перебрал и столько грехов натворил.

— Как теперь с Антоном и Освальдом встретишься, с их женами? — спросил Лейф.

— Стыдно. На коленях буду просить прощения.

— Хорошо, если простят. А станут ли доверять, ведь бояться будут.

— Мне в Мурманск нельзя возвращаться, меня строго накажут, выгонят из отряда.

Трюгве сказал, что все теперь зависит от него самого, сколь глубоко осознает свои ошибки, как будет дальше жить с товарищами, как станет нести службу, как сможет вернуть доверие соседей.